Стучу в небеса и слушаю отзвуки
01.08.2012 в 23:33
Пишет fandom The Eagle 2012:fandom The Eagle 2012: Level 2. Quest 3: мини
Название: Счастье Эски
Автор: fandom The Eagle 2012
Бета: fandom The Eagle 2012
Размер: мини, 1 010 слов
Пейринг/Персонажи: Эска, Марк
Категория: джен
Жанр: бытовые зарисовки
Рейтинг: от G до PG-13
Краткое содержание: Сну не обязательно быть вещим, чтобы сказать нам что-то.
Для голосования: #. fandom The Eagle 2012 - мини "Счастье Эски"
Эска сидел, прижавшись к нагретой за день каменной стене. Не спалось. Жизнь менялась. Менялась в очередной раз. Уже начало казаться, что, наконец, в лучшую сторону, как молодой раб и мечтать не мог, но вправе ли он был верить тому, что будет хорошо? Столько раз он верил в лучшее и обманывался. Бритт уже привык к тому, что все может быть только плохо и еще хуже.
Луна светила в окно веранды, рисовала дорожку в темной воде пруда. В детстве отец рассказывал своему младшенькому, что по этой дорожке можно подняться на небо. Когда это было? Теперь кажется, что все это вовсе было во сне.
К реальности его вернул чуть слышный стон. Опять упрямый Марк пытается бороться с болью. Не хочет, чтобы кто-то слышал, как он мучается. Эска сам из таких - он никогда не покажет свою боль. Она только внутри. Ему было искренне жалко молодого хозяина. Марк Аквила не привык быть для кого-то обузой, не привык к нянькам. Если сначала Эска с опаской относился к нему, сейчас, за какие-то две недели все поменялось. Ни с кем другим Эска не стал бы вести себя так, не подпустил бы настолько близко. Марк другой. Он – воин. Воин даже сейчас, когда борется со своим недугом. Эску с детства учили уважать воинов, к какому бы племени они ни принадлежали. Среди римлян, которые до сих пор встречались Эске, он видел мало таких.
Эска готов был ходить за Марком день и ночь. Он искренне хотел, чтобы Марк выздоровел. Эска бы все отдал за это, все, что у него еще осталось. Даже свою жизнь. Он осознавал, что пошел бы на это, если бы кто-то предложил ему такой выбор. Его жизнь никчемна. Здоровье Марка гораздо важнее.
Эска удивлялся себе и не находил никакого объяснения тому, что сейчас происходило с ним. Он мог убежать много раз. Даже сейчас, в эту лунную ночь, у него была такая возможность. Разве не о побеге мечтал Эска все эти годы рабства? Ведь это было первое, что он решил сделать, когда вышел в сопровождении старого римлянина из гладиаторских казарм. Почему же не убежал? Эска знал ответ – он сразу понял, кто купил его, вспомнив этого старика рядомсо своим спасителем. Не убежал – поэтому. Эска понимал также, что он убил бы себя от позора, если бы за его жизнь просил кто-то другой. Но от этого молодого римлянина принять спасение для него не было позором. Почему? Вот этого Эска не мог объяснить.
Эска очень осторожно, вспомнив все охотничьи навыки, подошел к постели Марка. Римлянин спал, но сон его был неспокойным, как забытье. Он шевелил во сне губами. Эска хотел прикоснуться к его лбу, но не стал, знал, что сразу же разбудит его. Он чувствовал, что с молодым господином не все в порядке. Что же делать? Сам он не признается. Неужели Эске придется самому все рассказывать старику? Придется. Иначе он не сможет.
В этом доме было все необычно. Эска не привык к этому. В прежних домах, где ему доводилось жить, было все по-другому. Вечная ругань , скандалы, отношение к рабам, как к скоту, а то и хуже, споры и скандалы между собой – вот то, что он привык видеть. Эта же маленькая семья из двух человек жила в полном согласии, никогда не ссорясь, в доме царило спокойствие и гармония. Эска видел, что дядя искренне любит своего покалеченного племянника. К слову сказать, рабы здесь как будто тоже являлись членами семьи: и старый неповоротливый Стефаний, и кухарка Састика – они и сами не чувствовали то ярмо рабства, как другие рабы во всех домах, в которых привелось побывать Эске.
Эска поймал себя на мысли, что он гордится тем, что принадлежит Марку Флавию Аквиле. Именно с гордостью называл он имя господина, когда его пару раз отправляли на рынок. И за это ему не было стыдно перед самим собой.
Также Эска неожиданно осознал, что называет хозяина по имени. Не «этот римлянин», как вначале. Что с ним случилось?! Никогда Эска не думал, что сможет относиться к римлянину как к кому-то из своего народа, как… к другу. Но нет. До этого еще далеко. По крайней мере, он принимал Марка как действительно кого-то из своих товарищей. И знал, что если бы тот об этом узнал, он бы оценил это.
Луна скользила по темной воде словно зверь на охоте. Охота… Что бы ни отдал Эска сейчас за то, чтобы оказаться в лесу с колчаном стрел и луком за спиной! Он верил, что хозяин выздоровеет, и они обязательно пойдут на охоту. Марк тоже любил охотиться. У него загорелись глаза, когда Эска упомянул о том, какая охота в его родных лесах. Марк отнесся к его рассказам с абсолютным доверием. Он очень соскучился по охоте. Так же Марк сказал о том, что неплохо бы было завести охотничьего пса, взять подходящего щенка. Когда он вырастет – Марк встанет на ноги, и они будут охотиться. Эска знал: для охоты лучше брать волка. Волчонка, приручить его, вырастить. Волк намного лучше собаки чувствует лес. Марк был удивлен, но согласился с Эской.
Тогда Эске пришла в голову мысль. Вот бы было отлично сходить на охоту с кем-нибудь и принести Марку волчонка. Он слышал, в местном лесу развелись волки, и жители города поговаривали о том, чтобы открыть на них охоту. Если бы Эска пошел с ними, он бы нашел логово и взял хорошего волчонка для Марка.
Эска знал, старый хозяин тоже не будет против. Он видел, как Эска относится к его племяннику. Никакого другого раба, он не допустил бы к Марку настолько близко. Эске в этом доме доверяли, и это грело ему сердце, как ничто другое. О, только бы устроили охоту! Уж здесь-то Эска покажет себя, и у Марка тоже будет повод гордиться им.
Эска сам не заметил, как, свернувшись на полу у постели молодого хозяина, уснул. Ему снился дом, родная деревня, леса вокруг. Отец, улыбающийся, радостный, открывает объятия вернувшемуся с удачной охоты сыну. Братья, садятся у очага, раскладывая снедь. Мать хлопочет у печи. Молодая, смеющаяся от счастья. И – Марк. Он разговаривает с его братьями, в почтении склоняет голову перед его отцом, помогает его матери перетащить тяжелый чан, улыбается и радуется солнцу, которое залило их дом. И Эска вовсе не удивляется, почему Марк в их доме. Как будто так и должно быть. И Эске кажется, что вот таким оно и должно быть – его счастье.
Название: Сбывшиеся желания
Автор: fandom The Eagle 2012
Бета: fandom The Eagle 2012
Размер: мини, 2 233 слово
Пейринг/Персонажи: Эска, Марк
Категория: джен
Жанр: хоррор
Рейтинг: от G до PG-13
Краткое содержание: Немного о городских сумасшедших.
Для голосования: #. fandom The Eagle 2012 - мини "Сбывшиеся желания"
Внизу лежал городишко. Маленький задрипанный городишко. Редкий деревянный частокол вместо стен и раскисшая главная площадь с огромной маслянисто-черной лужей посередине, в которой плескалась компания развеселых свиней.
Как ни удивительно, в городишке оказался трактир - низкое деревянное строение с земляным полом и перекошенными окнами. Эска спешился и придержал лошадь Марка. Тот слез с коня, раздраженно повел плечами.
- Послушай, какого… - лицо Эски приняло устало терпеливое выражение. Такие лица бывают у нянек, в сотый раз выслушивающих детские обиды расходившегося чада. Гнев схлынул. Марк помолчал, глядя Эске за спину на беременные дождем серые тучи.
- Спасибо.
Эска улыбнулся. Улыбка смягчила угловатые черты лица, искорками вспыхнула в глазах.
- Не стоит благодарности. – Держа лошадей в поводу, он пошел к коновязи. Марк, пригнув голову, шагнул в низкий дверной проем. В трактире царил полумрак, густые тени прятались между прокопченными стропилами. Роскошный огненно-красный петух с глянцевым зеленым хвостом гордо выгуливал под столами свой гарем. Куры озабоченно квохтали, греблись, устраивая потасовки за найденные объедки. Марк выбрал стол в углу – оттуда просматривался зал – и сел спиной к стене. Положил руки на темную, липкую от старого жира столешницу. Открылась дверь. Эска остановился на пороге, привыкая к сумраку, подошел, сел напротив.
- Пахнет неплохо. Там у них во дворе целая свора. Надеюсь, они не им дают вылизывать миски.
На столе имеющими умелые руки и развитую тягу к прекрасному посетителями было вырезано: «Бедвин – козел», «Дионат и Коннра лучшие», «Я трахал Бранвен». Рядом с последним амбициозным заявлением был пририсован достойный всяческого уважения член.
- Интересно, есть на свете трактирный стол, на котором не вырезан член?
Марк ухмыльнулся.
- Нет. Продать такой стол трактирщику – позор для мастера. Возможно, владельцы столов без члена даже облагаются штрафом.
К столу вразвалку подошла маленькая, ширококостная женщина, окинула настороженным взглядом посетителей.
- Чего желаете?
- Мяса. И пива.- Взял на себя переговоры с аборигенами Эска.
- Мяса нет.
- Тогда рыбу.
- Рыбы нет.
- А что есть? – не сдавался Эска.
- Горох и колбаса.
- Отлично. Горох, колбасу и пива.
- А ему?
- То же самое.
Женщина удалилась медленно и величественно, как груженый каботажник. Вернулась с двумя глиняными тарелками с выщербленными краями. Торжественно поставила их перед посетителями. Тарелки были доверху полны гороховой кашей, щедро заправленной жареным луком и шкварками. Рядом лежало по большому шмату сочащейся, румяной колбасы. Вскоре рядом были поставлены большие деревянные кружки с темным густым пивом. В довершение всего хозяйка принесла большой темный каравай, вытерла руки о засаленный фартук и, прижав каравай к животу, отрезала каждому по толстому ломтю хлеба.
Марк потянул носом, осторожно ковырнул горох.
- Слушай, действительно вкусно.
Эска пробубнил что-то с набитым ртом, кивнул. Взяли еще по пиву. Народу прибывало. Становилось шумно. Стучали кости, лилось пиво. Кто-то затянул монотонную песню, но протестующие вопли слушателей вынудили его замолкнуть. От сидящей за широким столом многочисленной компании отделился плохо одетый человек и, пошатываясь, побрел к столику друзей.
- П-простите, можно п-присоединиться? – он говорил с выраженным римским акцентом. Смуглое лицо и орлиный профиль ни в чем не противоречили акценту.
- Мы беседуем. – Эска недружелюбно насупился.
Не обращая внимания на его слова, пьяный рухнул на скамью, шмыгнул носом. От него разило пивом, потом и чесноком. На обтрепанной, когда-то недешевой одежде засохли пятна грязи. На перевязи болтался старый дешевый меч с ржавой рукояткой.
- П-простите. С-скажите, не видали ли вы, милостивые господа, – силы оставили гостя и он подкрепил их, одним глотком ополовинив кружку Марка. Марк брезгливо передернулся и отодвинул пиво. Расценив это как приглашение к беседе, римлянин подался вперед, переходя на заговорщицкий шепот.
- Н-не видели ли вы, милостивые господа, когда совершали ваш долгий п-путь, н-некоей ж-ж-ж-женщины, - зажужжал он, как шмель над цветком клевера.
- Мы видели многих женщин. Вы можете выбрать по вкусу. – Эска все еще пытался поддерживать светский тон беседы, но атмосфера начала накаляться.
- Н-е-е-ет. Это особая женщина. Она п-прекрасна, как роза, с-свежа, как рассвет в горах. Ее в-волосы – з-золотой шелк, г-губы – алое в-вино… - при упоминании о вине оратор облизнулся. – Это – м-моя жена. – Назидательно поднятый грязный палец ткнул в небо.
Марк пнул под столом Эску, предупреждая изгнание гостя. Римлянин был забавным.
- Ты что же, потерял жену? Или она сбежала от тебя?
Пьяный не обратил внимания на латынь. Он подался вперед, обдав Марка тяжелым нездоровым дыханием, пьяно ухмыльнулся.
- Вы не правы, б-благородный господин. Я ее н-нашел.
- И что же?
- А т-теперь она ищет меня.
Марку стало интересно. Его заинтриговал пьяный римлянин, бормочущий что-то о пропавшей-найденной жене в трактире богами забытого форта. В конце концов, развлечение не хуже и не лучше остальных. Он махнул хозяйке, поднял три пальца.
- Ну же, расскажи нам.
Бродяга приник к кружке, как к Кастальскому источнику. Стер пену с небритого подбородка.
- Я п-певец. И п-п-оэт. Вы не думайте, я из п-приличной семьи. Н-нам принадлежит вилла и в-виноградники п-под С-сиракузами. Однажды я в-встретил девушку. О, как она была х-хороша, – театрально возопил поэт и певец. – Я был с-сражен с п-первого взгляда. Но, увы, она была б-бедна. И р-речи не могло быть о с-свадьбе. М-мы бежали. К-купили домик в д-деревушке в Катании.
- Где же вы взяли деньги на дом? – вскинул брови Эска. – Вы же бежали.
- К-как где? Ф-фамильные браслеты – м-мои по праву!
- А! Так ты золото спер! Очень предусмотрительно, – похвалил неожиданную практичность поэта бритт.
Бродяга увлекся рассказом, в глазах вспыхнул безумный огонек.
- Мы стали жить как м-муж и жена. В маленькой д-деревушке неподалеку К-катании. Я з-зарабатывал. Пел! Я х-хорошо пою! – в подтверждение своих слов он неожиданно чистым и сильным голосом наапел старую песню о юной деве, ждущей возлюбленного в тени цветущего сада. – В-вот. Я хорошо п-пою! – стукнул бродяга опустевшей кружкой о стол. Грустно заглянул в нее, поднял жалостливый взгляд на Марка. – П-повторим?
Они повторили.
- Я пел на свадьбах. На похоронах. На с-собраниях. Мне х-хорошо п-платили. У нас д-должен был б-быть ребенок, – бродяга замолчал, глядя невидящими глазами перед собой. Пальцы сжались на кружке, ногти побелели.
- Она умерла. Я пришел со свадьбы. Я был пьян, уснул и пришел поздно. У нее начались роды. Она была одна. Она умерла. Я даже не знаю, когда. Я вернулся под утро, тело уже остыло. Я опоздал. Не знаю, мог ли я помочь. Наверное, нет. Она была худенькой и слабой. Ребенок не родился. Там все было в крови. Все. Она истекла кровью. Я опоздал.
Поэт стремительно трезвел, не смотря на выпитое пиво. - Я похоронил ее. Ее и нашу дочку.
- Откуда ты знаешь, что это была девочка? – Марк подвинул ему недопитое пиво. Пить больше не хотелось.
- Я – знаю, – с нажимом проговорил бродяга, стукнув кулаком о стол. – Знаю!
- Я похоронил ее за домом. Там росла старая яблоня, она любила сидеть под ней вечерами. Я похоронил ее там и положил цветы. Больше я туда не возвращался. Я пил. Пел песни и пил. И однажды, когда был пьян… Я вспомнил легенду. О поэте и певце, спустившемся к Плутону и вернувшем жену. Я знаю, у него не вышло, но ведь можно попытаться. Я украл черную овцу и пошел в храм Плутона. Хотел зарезать ее на алтаре. Глупо. Овцу я украл, а нож нет. Чертова тварь вырвалась и сбежала. Даже овца умнее меня! Я уснул на ступенях храма. Мне снился старик. Два года прошло, а помню этот сон. Мне снился старик. Усталый старик сел на ступеньку рядом со мной. В руках он держал древний кожаный шлем, затертый по краям до дыр. Со сломанной медной застежкой.
- Зачем тебе это? - спросил старик.
- Я люблю ее.
- Ты увидишь ее. Подожди, и ты увидишь.
- Я не могу ждать.
- Убей себя сейчас.
- Нет. Она должна жить. Она должна вернуться.
- Она мертва. Нет мертвым места в мире живых. Мертвое – мертво. Ты думаешь, пес не пускает в Аид живых? Ты видел живых, рвущихся в Аид? Я – нет. Он НЕ выпускает оттуда.
- Я должен ее вернуть.
- Если ты вернешь ее – она будет твоя. Никто не может отказаться от такого дара. Думаешь, ты выдержишь эту ношу?
- Да. Мне спеть тебе?
- Храни меня Олимп! Не надо!
Она вышла из тьмы за колоннами. На руках у нее был ребенок. У нее были синее губы и руки, покрытые запекшейся кровью. Я подошел к ним. Она развернула пеленки, и я увидел – девочка. Девочка смотрела на меня белыми, сверкающими, как луна глазами.
Впервые я испугался. Это был сон, но лунный свет, серебрящийся в немигающих пристальных глазах, шептал мне – беги.
- Еще раз спрашиваю – ты хочешь этого?
Я взглянул на свою жену. И на дочь. Я не имею права оставить их еще раз. Хотя бы во сне я все сделаю правильно
- Да.
- Теперь они твои. Прими их.
Старик встал, разминая затекшие ноги, и шаркающей походкой направился к выходу.
- Эй! А овца?
- У меня весь римский сенат. Зачем мне еще? – недоуменно пожал плечами старик.
Проснулся я утром со страшной головной болью и, не дожидаясь прихода жрецов, ушел.
Жил я тогда в пристройке на вилле Крата - его кривая на один глаз дочь выходила замуж. Жених был молод, перспективен и глуп, так что повод для радости был - гуляли мощно. Гости со стороны жениха… боги, как они жрали! Ни одна курица в округе не могла чувствовать себя в безопасности. Впрочем, как и ни одна служанка. Гуляли крепко. Так что на время празднеств певцы были в цене. Меня поселили в маленьком флигеле в гранатовом саду. Каждый вечер я шел развлекать гостей и глубокой ночью возвращался обратно. Я уже забыл о странном сне, и только иногда вспоминал глаза, сверкающие на детском личике, как новенькие серебряные монетки.
Следы босых ног я обнаружил на третий день. Вернувшись после очередного застолья, я увидел их на белой в лунном свете пыли. Тогда я подумал, что приходила служанка. Я даже не задумался, зачем служанка, придя сюда ночью, даже не попыталась войти. Стоило ли служанке приходить, чтобы просто постоять на дорожке? Потом… в следующий раз, когда я увидел следы, они вели в дом. Толкнув дверь, я ожидал увидеть изнывающую от страсти девицу – но дом встретил меня молчанием. Длинные тени ветвей лежали на полу. В комнате странно пахло. Не воняло, нет. Я помнил этот запах, не знал, откуда, но помнил. Позже я сообразил. Когда я был маленьким, то часто лазил в погреб тайком от родителей - воровать яблоки. Яблоки лежали до самой весны и, когда я спускался за ними вниз – именно так там пахло. Я со светильником спускался по лестнице, а снизу, из темноты, тянуло сыростью. Лежалыми, начинающими портиться фруктами. Влажной землей. Откуда летом во флигеле, где щелей в крыше больше, чем досок, взяться запаху погреба? Я лег на кровать, закрыл глаза. Мне снился наш подвал – морковка и репа, опутанные клубками сырых белесых корней, похожих на гнезда червей. Липкий лук с бледными стрелками листьев, не видевших света, распространяющий тяжелый запах гниения. Мертвый, но растущий. Гнилая липкая тьма. И голос, старческий голос из темноты.
- Теперь они твои. Прими их.
Проснулся я с криком.
Теперь каждую ночь она приходила ко мне во сне. Стояла неподвижно в лунном свете, глядела на меня. Держала на ругах нашу дочь. У девочки в руках была игрушка. Она не играла ею – просто держала перед собой. Ручки у нее были бледные, словно слишком долго были в воде. Очень бледные. Чего только не увидишь во сне. Я глядел на них с кровати и ждал. Ждал, когда они уйдут. Теперь они были мои. Каждый раз, каждый раз я боялся, что они не уйдут. Но я просыпался, в комнате было пусто, а в окно светило солнце. И я думал – как я могу бояться своей жены и своего ребенка? Я люблю их.
Через несколько дней я нашел на полу детскую игрушку. Ярко раскрашенного деревянного петушка. У ребенка резались зубки, и игрушка была вся искусана. Я держал игрушку в руках и думал, какие зубы могут оставить такие следы – тонкие, глубокие борозды, вырванные из древесины волокна. Тонкие, длинные зубы. Я видел такие у глубоководных рыб на припортовых рынках. Я думал о зубах - острых зубах в маленьком ротике.
В тот же день я ушел. Я шел, наугад выбирая дорогу. Ночевал в деревнях, платя за пищу и крышу над головой песнями. И не оглядывался. И часто, просыпаясь ночью, я глядел на улицу, боясь увидеть движение во тьме. Иногда я его видел. Не знаю. Может, это были ветви деревьев, может, звери. Не знаю. Я шел дальше. Я видел ее. Она улыбалась мне – и я видел, что она не может вспомнить, как улыбаться. Застывший оскал на нежном мертвом лице. Ручки ребенка, белесые, как рыбье брюхо.
Я уже давно иду. Дошел до края света. Я не знаю, куда идти дальше. Теперь они мои. Мне никуда от них не деться. Везде пахнет гнилью. Везде. Вы слышите? Слышите?!
Безумный взгляд метался от Марка к Эске, руки дрожали.
- Ты безумен. Или лжец. Орфей не смог вывести Эвридику из Аида. – Марк отодвинулся, не выдержав пристального взгляда.
Поэт и безумец хихикнул.
- Вы думаете? Или смог? Его разорванный труп нашли на опушке, в окружении женских следов.
- Его убили впавшие в безумие вакханки – это всем известно.
Черные лихорадочно сверкающие глаза впились в него.
- Всем? А кто-нибудь видел там вакханку? Я здесь уже две ночи, запах все сильнее. Мне надо спешить.
Бродяга встал, опрокинув кубок, и вышел прочь.
- Безумен, как глухарь весной, – Эска покачал головой - Эй, еще пива!
Следующим утром они выехали на север. Через два дня на широкой дороге, идущей на север, он разговорились с крестьянином, едущим на ярмарку.
- Что творится, молодые господа, что творится. Волки в округе – ужас. Просто спасу нет. Давеча еду – смотрю – лежит. Как есть разорвали. Кишки аж на ветвях висят, обгрызенный весь. Пьяный он был, что ли – меч так и не достал. Ну так я себе взял – ему все одно не надо, а мне пригодится. Только до ума довести надо – ржа все жало объела, – крестьянин пошарил в телеге и показал им дешевый, с ржавой рукояткой меч.
Название: Если наступит такой день
Автор: feverishsea
Ссылка на оригинал: http://archiveofourown.org/works/361478
Разрешение на перевод: запрос отправлен
Перевод: fandom The Eagle 2012
Бета: fandom The Eagle 2012
Размер: мини, 3 743 слова (в оригинале)
Пейринг/Персонажи: Эска/Марк
Категория: слэш
Жанр: приключения
Рейтинг: от G до PG-13
Краткое содержание: Вначале, было множество причин, по которым Эска не мог открыться Марку. В конце, не было ни одной.
Примечания автора: Канон – смесь книги и фильма, надеюсь, не очень противоречивая. Здесь нет Волчонка, но есть знаменательная охота на вепря; нетКоттии (в другой раз, я люблю тебя, правда!), но есть ферма. Если кто-то еще читает фики по «Орлу Девятого легиона», я надеюсь, вам понравится!
Для голосования: #. fandom The Eagle 2012 - мини "Если наступит такой день"
Проходит несколько месяцев, прежде чем Эска начинает верить в свои представления о том, что за человек его новый хозяин. Марк не очень разговорчив, даже в те редкие дни, когда боль не так уж сильна и он может двигаться свободнее. Это хорошо, потому что Эска тоже не из разговорчивых – не то чтобы имело значение, какой он, раз ему можно приказать вести себя как угодно.
Эска думает, что это началось через три недели после его покупки. Он идет о кухарки, Састики, и случайно роняет финик с тарелки, которую несет. Састика громко отчитывает его и говорит, что он должен быть аккуратнее, когда несет еду для молодого хозяина; молодой хозяин – храбрый человек и хороший, но что я в этом понимаю; он был ужасно ранен, и разве я слышал, что бы он жаловался, нет; он бросился под колесницу, чтобы спасти своих людей, могу ли я это себе представить?
На самом деле, Эска хорошо может себе представить все это. Такой отчаянный героизм необычен, но не так уж редок, особенно в британских деревнях, где два из трех младенцев умирают от голода до исхода их первого года. Всё это лишь смутно пробуждает интерес или производит впечатление на Эску, чей собственный отец погиб в первых рядах тщетного, героического сражения.
Что действительно вызывает у Эски интерес – так это то, что происходит, когда он выходит из кухни и отдает тарелку Марку. Голос Састики громкий и визгливый, словно у жены рыбака, и по спокойному, гордому выражению лиц старшего Аквилы и Стефаноса понятно, что им было слышно все.
Но вместо того, чтобы смущаться и прятать улыбку или тайком поглядывать на Эску, чтобы увидеть реакцию нового раба, Марк быстро забирает из его рук тарелку и склоняется над ней, съеживаясь над ней так, словно хочет спрятаться. Он выглядит чуть ли не пристыженным славословием Састики. Сбитый с толку, Эска смотрит на Марка так долго, что Стефанос изгибает бровь, когда он наконец поднимает голову.
Позже тем вечером Эска неожиданно для себя самого говорит: «Если бы это был воин моего племени, он бы высоко поднял голову и ожидал, что сочинят песнь».
Марк поднимает на него взгляд от деревянных фигурок, которые вырезает. До этого момента Эска только молчал и покорно, но неохотно отвечал на вопросы. Это неожиданно для них обоих.
– И их гордость была бы заслуженной, – добавляет Эска, сомневаясь, понятно ли, что он имеет в виду.
По лицу Марка словно бы пробегает тень, и он колеблется. Это как бросок игорной кости. Эска поставил на то, что новизна такого разговора заинтересует Марка и он поддержит тему. Но в тот же момент Эска понял, что еще ни разу не злил своего хозяина, а это может быть сочтено гораздо более серьезным проступком, чем уроненная еда или незаконченная работа по дому. Он задерживает дыхание и ждет падения игральной кости.
Марк медленно выдыхает и слегла меняет позу, чтобы можно было смотреть на Эску, не выгибая шею. Эска тоже беззвучно делает выдох – который сдерживал, сам того не замечая.
– Ты был в сражении, да? – резко спрашивает Марк.
Эска нервно кивает. Он не ожидал, что вопросы направятся на него так быстро.
– Да, был.
– Ты вел людей?
– Нет, – укол чего-то горячего и болезненного – сожаления, желания, зависти – ощущается в груди. Однажды, он бы повел. Но его отец и остальное племя погибли слишком рано. Теперь, он никогда этого не сделает.
Марк трет виски ладонями и внимательно смотрит на Эску.
– Но ты бы повел. Мы знаем друг друга, ты и я.
Эска только смотрит на него. Это – довольно проницательно, для римлянина. Есть множество ответов, и нет времени, чтобы выбрать правильный.
– Ты знаешь, что такое война, – слишком поздно; Марк отвел взгляд. – Поэтому ты знаешь, что в бою все идет не так. Делаются ошибки. Люди, которых ты должен спасти, умирают. И ты убиваешь людей, которым, возможно, не желаешь смерти. – Он замолкает и смотрит на свои руки, сжимающие деревянного коня. – Не пойми меня неправильно. Я совсем не нежный цветок. Но мужчины из деревни, которые сражались против нас… Я знал их. Ездил на их лошадях. Пробовал использовать их копья. У каждой из сторон был высший долг, которому над подчиниться; и в этом не было предательства; но я все еще вспоминаю их.
Он смотрит в глаза Эске, на лице нет ни тени снисходительности.
– Я совершил много ошибок, сделал много вещей, которые предпочел бы не делать, и сделал один выбор, на который могу оглянуться с гордостью. В этом не видно ничего великого, когда ты действительно это понимаешь.
Марк закусывает губу и на секунду смотрит в окно, а затем продолжает вырезать деревянную фигурку.
Эска старается снова ровно дышать и безрезультатно убеждает себя, что это просто красивые слова, а не эхо того, что он чувствует в собственном сердце.
Главным образом, Эска старается не вспоминать слова «Мы знаем друг друга, ты и я».
------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
– Хороший бросок – для раба.
Слова не должны задевать Эску настолько сильно, но – о, они задевают. После месяцев дружеских отношений, которые становились все более легкими, месяцев, когда винный бурдюк переходил между ними, словно между братья по оружию, напоминание о его истинном статусе ощущается как физический удар.
И после этого – еще один: «Ты будешь рисковать его собственностью, в конце концов».
«Я не являюсь ничьей собственностью», – кричит Эска в уме, но не может озвучить это здесь. Все, что он может делать, это бормотать что-то похожее на согласие и делать вид, что слова не оставляют на нем шрамов, словно клеймо.
Он повторяет эти слова Марку, позже, когда его хозяин со смехом просит его быть осторожнее.
– Я должен сам подумать. Я рискую твоей собственностью, в конце концов.
– Эска, что? – непонимание в голосе Марка – словно бальзам на невидимые раны, и Эска может только поднять взгляд, надеясь набольшее. – Кто капал ядов в твои уши? Ты знаешь, я не это имел в виду! Ты не моя… я не думаю о тебе так.
Марк настолько искренен, успокаивая его, что Эска почти чувствует себя неловко. Он практически уверен в Марке, но сейчас ему нужны, чтобы слова дружбы и связи между ними были произнесены вслух, поэтому он берет то, что ему необходимо. Марк думает, что открывается ему. Эска знает, что он просто делает явным то, что уже было заметно все это время.
И все же, когда Марка садится рядом с Эской и обхватывает его тяжелой рукой вокруг плеч, Эска ничего не может поделать с ощущением загорающихся искорок в животе.
Эска гасит их насколько может. Он выскальзывает из-под руки хозяина, еще раз смеется вместе с ним перед сном и засыпает так быстро, как только возможно на холодном тюфяке.
Это не может происходить так; скорее всего, это не может происходить вообще. Если Эска позволит тлеющим внутри него уголькам вспыхнуть, они поглотят его целиком и разрушат все, к чему прикоснутся. Слишком длинен шнур, который загорится – неравновесие рабство в контрасте с легкой гармонией их дружбы; бесцельное течение дней, которое скоро примет форму чего-то более решительного; достаточно чувства вины и сожаления, чтобы заполнить гораздо более длинные жизни, чем их собственные.
Нет; Эска не пойдет по пути, который, он знает, закончится во влажном смоге горящих полей. Поэтому он закрывает на замок сухой трут своего сердца как только может; и если его взгляд следует за Марком, то это только по привычке раба.
--------------------------------------------------------------------------------------------------
Эска планировал много вещей. Он планировал, что римлянин, которому он служит, займется работой секретаря и останется в тихом городе Каллеве навсегда. Он планировал, что его хозяин решит вернуться в Рим и строить жизнь там. Он даже планировал, что будет делать, если Марк окажется достаточно безрассудным, что попробовать вернуться к своей бывшей госпоже, армии.
Эска не планировал, что делать, если Марк решит отправиться в страну, где Эска родился, на территорию, где имя Рима – проклятие, а не оправдание.
– Я возьму с собой Эску, – сказал Марк, почти беззаботно, как будто в таком плане не была скрыта опасность.
Эска стоит в тени, невидимый для всех, и пытается заглянуть в себя. Гордится ли он силой уз между ними, пойдет он или нет, с этим самонадеянным римлянином? Или он злится из-за предположения, из-за того, что Марк уверен, что все чего он ни попросит будет ему дано?
Старик восклицает: «Он раб! Он говорит, что говорит, и делает, что делает, потому что должен!»
Кровь Эски закипает в венах, и он мгновенно понимает, что тысячу раз предпочел бы достаточно высокомерное предположение, что он должен, а не осторожное предположение, что у него нет выбора. Он дал свое слово, и ни одна сила на земле не сможет отнять у него выбор и заставить нарушить слова. Разве он не доказал свою честь на гладиаторской арене? Старик был там, но явно не видел. Эска думал, они поняли, что он за человек, под этим ярмом и ошейником, но видимо, в конце концов, его положение раба перевешивает все остальное.
Возможно, Марк тоже не видел – не видит – его на самом деле. Возможно, он был дураком и слепо верил, что такое обращение с его рабами обеспечивает их преданность. Горло Эски сжимает спазм при мысли, что Марк может верить, что его преданность покупается редкими охотничьими вылазками и отсутствием плети. Если римлянин в это верит, тогда не только он заблуждался.
Марк кричит в ответ: «Он дал мне свое слово», – в явном раздражении. Эска дал свое слово, и поэтому он не причинит, не сможет причинить Марку вред.
И что-то прорывается; раскаленное добела и решительное, оно выталкивает себя через кровь и кости Эски так, что тот чувствует его покалывание на своей коже. Это не прощение, или радость, или веселье. Когда он изучает свои чувства, шрамы от плетей и унижение от того, что сын Куновала вынужден подносить вино, все еще близки к поверхности, все еще явны и заметны.
Он отталкивает эти мысли – привычное действие – и думает о своих богах. Да, это похоже на опасную, молнеподобную нить, которую описывают друиды, которая связывает их с волей богов, хотя и истощает их жизни. И одновременно не похоже, потому что в этом чувстве есть мягкость и доброта, которую Эска не может соотнести со своими богами песен и битв.
Впервые с того дня, как он видел кровь своей матери стекающей в грязь перед ним, Эска думает, что, возможно, он испытывает любовь; странную и несовершенную, но яркую как огонь и настоящую.
-----------------------------------------------------------------------------------
Если в Риме Эска был неуверен, то в деревне людей-тюленей он чувствует уверенность, когда Марк с нерешительностью в глазах смотрит на своих захватчиков и отказывается опускать голову. Это другая сторона монеты, как этот бог Янус, которому поклоняются римлянине. Марк – такой же раб, каким был Эска, только без долга. Он дикий, и гордый, и неприручаемый, и Эска не показывает ему доброты, зная, что она только заставит Марка сильнее его ненавидеть.
Если бы Эска когда-нибудь думал о себе как о хорошем человеке, он бы понял, насколько ошибался. Потому что все то время, что за ним не наблюдают, он смотрит в глаза Марку и наслаждается сомнениями и тоской, которые видит. Болью не только от потери свободы, но и от потери друга.
Когда Марк выплевывает: «Я убью тебя», – Эска не чувствует ни следа страха или настороженности, только почти ошеломляющее желание успокоить. Несмотря на все, что сделал Эска – все, что, по мнению Марка, сделал Эска – несмотря на это, он видит, что Марк отчаянно хочет верить в него. И это зажигает в животе Эски огонь, который он не может отрицать или не замечать.
Когда Марк потрясенно говорит: «Я думал, что потерял тебя», – Эска почти уничтожен. Но впереди у них еще долгое путешествие, и у Эски нет времени думать от зове своего сердца. Он рад этому, потому что практически уверен, нет способа исправить все то, что они сделали неправильно. Он не может открыться после того, как неделями относился к Марку как к рабу.
Он чувствует радость до того момента, когда Марк, дрожа в холодном русле реки, не пытается вложить в руки Эски позолоченный кусок металла. Тогда Эска испытывает ужас, потому что он знает, Марк из тех людей, которым смерть не приносит успокоения. Если он не сможет бежать достаточно быстро, если его слова не будут достаточно убедительны… Эска практически летит над землей, и пока его дыхание пережается со всхлипами, молится каждому молчаливому богу, о котором может вспомнить.
– Не имеет значения, знает ли он, что в моем сердце, только не дай ему умереть, думая, что он одинок.
------------------------------------------------------------------------------------------------------
После, Эска доводит Марка до Вала и домой в Каллеву, хотя он не очень понимает, куак. Каждый день он ждет, что Марка охватит лихорадка и разбушуется. Но каждое утро Марк устало ему улыбается и умудряется встать на ноги. Это еще одно чудо в череде чудес, и хотя он может желать еще одного, Эска знает, что лучше не искушать богов.
Он молчит.
---------------------------------------------------------------------------------------------------
Но Эска понимает, что невозможно молчать вечно. Не тогда, когда они живут вместе и проводят полгода в хлопотах о ферме, а потом еще полгода вспахивая и пытаясь подчинить свою землю. Он продолжает ждать, что перестанет видеть Марка в ярком свете, что его глаза наконец приспособятся и начнут видеть его друга только как солдата в отставке, обладающего невезением и достаточно привлекательным лицом.
Зрение не меняется.
Хотя его любовь имеет мало общего с браком или рождением детей, все равно, любая любовь – это дар богов, священная вещь, за неподобающее обращение с которой они накажут. Когда в сердце Эски ничего не меняется, он понимает, что пришло время открыться. На пути не стоит ничего, кроме страха.
А страх не оправдание.
Согласно верованиям его народа, он должен любить женщину, но Эска нарушает правила уже так давно, что почти не замечает это нарушение. Его отец перерезал бы ему горло, если бы еще был жив – за любовь к мужчине, и римлянину, и сыну человека, который посмел прийти в их земли – но Эска давно оставил этот путь. Он не может вернуться, и если бы смог, не стал бы. Любовь заполучила его в свою упряжь, и он может только идти туда, куда направляют поводья.
Поэтому одним вечером, когда все наемные рабочие разошлись по домам, Эска зовет Марка смотреть на звезды. Он смутно думает о том, что, может быть, британский ветер придаст ему храбрости, и может быть, он придает, потому что, когда Марк садится и запрокидывает голову, чтобы увидеть небо, Эска целует его.
Это мимолетный поцелуй, встреча обветренных губ и намек на прикосновение. Он почти сладок; и никак не передает многих лет вины, и сомнений, и желаний.
Но этого достаточно, потому что у Марка перехватывает дыхание. Когда он начинает задыхаться, Эска отстраняется и садится, подогнув под себя ноги, а Марк смотрит на него широко раскрытыми глазами в перерывах между приступами кашля.
– Ты… То есть… Это что…
– Да, – быстро отвечает Эска, до того, как понимает, что не имеет ни малейшего представления о том, какие были вопросы. Он кусает губу и наклоняет голову, пытаясь оценить недоумение на лице Марка.
– Понятно, – медленно говорит Марк, и ясно, что ему ничего не понятно.
– Мы странствовали вместе так долго, – произносит Эска. Слова с трудом выходят из его горла. Он задается вопросом, не смог ли бы бриттский язык проще передать то, что он имеет в виду. – Мы были домом друг для друга, и теперь у нас есть дом, и я просто подумал…
Наконец Марк справляется с кашлем. Он нервно теребит края своих рукавов, но не отворачивается.
– И было мало радости, – говорит Марк с улыбкой мягкой, доброй и неправильной во всех смыслах. – Если ты этого хочешь, я не вижу ничего плохого в том, что бы два друга нашли утешение там, где могут.
– Я не хочу быть твоим другом. И я не хочу твоего утешения, – взрывается Эска.
Выражение лица Марка на мгновение становится пустым, а потом его брови сходятся в растерянности. В другое время это выглядело бы привлекательно; сейчас это приводит в ярость.
– О, – говорит он, – но тогда, чего же ты хочешь? Если ты не хочешь быть моим другом или возлечь со мной, и ты не можешь быть моей…» – Эска видит очертания слова «жена» на его губах, но, к счастью, оно не не произносится, потому что Эска не хочет, чтобы все закончилось дракой.
– Я не знаю, чего я хочу, – кричит Эска и слышит отчание в своем голосе. – Вы, римляне, – это нечестно, но он все равно это говорит, – забрали у меня все, даже мои собственные желания. Я не знаю, чего я хочу; что я могу хотеть; что я могу иметь, здесь. Если бы мы были в моей деревне, я был бы твоим оруженосцем, и мы бы стояли рядом друг с другом.
Но, по большой части, это ложь; хотя такие вещи не были неслыханными, особенно между мальчиками на тропе войны, они совершенно точно не были приняты среди бригантов. И, как для старшего сына МакКуновалов, это было бы немыслимо для Эски. Вполне возможно, что он был ближе в осуществлению своих желаний в Риме, где такие отношения дозволены, а скандал – это стиль жизни.
По правде, Эска подозревал, что то, чего он хочет, не было возможно ни в его мире, не в мире Марка. Но он все равно этого хочет.
– Эска, пожалуйста, – Марк поднимает руку, роняет ее, а потом поднимает еще раз, чтобы положить Эске на плечо. На его лице отражается обеспокоенность и немного – тревога, но не отвращение. И он все еще здесь. Это одновременно неожиданность и больше, чем Эска заслуживает. – Тебе придется сказать мне, чего ты хочешь, чтобы я мог понять. Я сейчас словно в лесу без тропинки.
Все идет абсолютно неправильно, и ему еще больнее от того, что Марк явно хочет, чтобы все стало, как нужно. Эска всегда думал, что, если они когда-нибудь дойдут до этой точки, то поймут друг друга идеально. Но они не понимают. Эска не знает, как объяснить, чего он хочет, и он не хочет, чтобы ему нужно было объяснять. Он просто хочет, чтобы Марк знал его.
Со вздохом, больше похожим на стон, выворачивается из хватки Марка и выпрямляется. Он идет обратно к дому, не обращая внимания на тянущую боль в сердце при звуке шагов Марка, которые пытает последовать за ним и замешкивается из-за больной ноги.
– Эска… Эска, подожди! – Неравномерный звук шагов слышен прямо за ним. – Я чем-то тебя обидел? Эска, я не понимаю!
Растерянность и отчаяние в голосе Марка заставляют Эску остановиться. Марка догоняет его и кладет свои руки на руки Эски, поворачивая его. Эска неожиданно хочет рассмеяться. Это он предлагает что-то неприличное, даже стыдно. А Марк догоняет его и извиняется за страхи Эски. Это совершенно не то и именно то, чего он хочет.
– Эска, – Марк вытягивают шею, стараясь заглянуть в лицо Эске. – Может быть… может быть, я не понял, зачем ты меня поцеловал? Это какой-то бригантский обычай, которого я не знаю?
После этих слов Эска все же смеется. Прикинуться непонимающим – очень соблазнительная идея, но он делал это слишком долго. Он устал делать вид, что он тот, кем не является. Раб. Цивилизованный британец. Мужчина, который не влюблен в своего хозяина/раба/работодателя/друга.
– Нет, Марк, – произносит он голосом слабым и безжизненным. Он не может посмотреть Марку в глаза и вместо этого смотрит на его шею. – Невозможно не понять мои действия, и ты хорошо это знаешь.
– Просто… – Марк сомневается, и пауза нехарактерна для него. Он человек действия, а не расчета. – Я тоже об этом думал, один раз. Больше, чем один раз. Если бы мы оба были свободными людьми, когда встретились, у меня мало сомнений в том, какой путь мы бы избрали. Но мы встретились не как свободные люди, и в нашем прошлом есть шрамы, которые невозможно стереть по доброй воле. Как бы я этого ни хотел.
– Ты хочешь этого? – шепчет Эска. Слова его друга вызывают в нем одновременно трепет и шок. Марк думал не о себе, а об Эске. Некоторые думают, что бывший центурион – простой человек. Эска знает, что это не так. Марк не просто, а просто хороший. Это пугает и восхищает, и Эска не завидует ему.
Марк делает резкое движение, которое превращается в кивок.
– Я мог бы любить тебя тогда, – неловко говорит Эска, – но я бы отдал себя тебе. Я охранял свое сердце, чтобы я мог отдать его тебе позже, если бы пришел такой день.
Он осторожно смотрит на то, как Марк открывает рот, закрывает его и сжимает губы. Его глаза сузились и, похоже, он глубоко задумался. Некоторые склонны думать, что он несообразителен, но Эска знает, что на самом деле Марк взвешивает свое чувство вины; решает, может ли он позволить себе поверить, что Эска говорит правду. Он опирает на больную ногу, вздрагивает и возвращается в прежнюю позу.
– И… он пришел? – В его голосе звучит что-то, похожее на надежду. Марк делает шаг вперед и обнаруживает, что он уже стоит очень близко к Эске, и теперь они прижаты друг к другу. Действительно, человек действия. В глазах Марка отражается свет звезд.
– Для меня он пришел, – говорит Эска и улыбается.
Название: Зимний вечер
Автор: fandom The Eagle 2012
Бета: fandom The Eagle 2012
Размер: мини, 1113 слово
Пейринг/Персонажи: Эска, Марк
Категория: джен
Жанр: Бытовые зарисовки
Рейтинг: от G до PG-13
Краткое содержание: Обычный зимний вечер.
Для голосования: #. fandom The Eagle 2012 - мини "Зимний вечер"
Первые зимние месяцы в Каллеве, по мнению старожилов, выдались на удивление мягкими. Морозы были несильные, снегопады небольшие. И теперь, в конце января, люди начали поговаривать, что в этом году весна начнётся рано. Но сегодня зима чётко давала понять, что не намерена сдавать свои позиции: снег начался после полудня, но к вечеру ветер усилился, и теперь бушевала целая буря.
За стенами дома выло и свистало, порой черепицы на крыше гремели так, что слышно было даже в атриуме. Марк в такие моменты внутренне съёживался, стараясь не показывать свой страх перед домочадцами. Прошлой зимой не было таких сильных бурь, или в шумной компании и за каменными стенами казармы они не казались такими жуткими. А ведь вроде бы обычная погода для этого времени года в этой провинции. Дядя вот спокойно развалился в своём кресле, обдумывая очередной ход над игральной доской, Эска, с ничего не выражающим лицом, присел у стены. Хотя нет - Марк присмотрелся – раб хмурился и поджимал ноги, но это можно списать на сквозняк в доме. Но чаще что-то пробегало в его глазах, когда на очередное завывание ветра, тот смотрел то в сторону окна, то оглядывался на коридор и сосредоточенно смотрел на пылающие на жаровне угли.
Это был вечер праздника Сементив. Именно сегодня, в конце января в деревнях и городках в южных и тёплых областях империи праздновали окончание посевов. Здесь в Британии посев ещё даже не начинался и у богини земли было другое имя, но старый Аквила и выходцы с Этрусских земель чтили старый обычай. Пусть праздник был скромный и почти семейный, но он связывал римлян с древними корнями. По традиции римляне приносили пожертвования богине Церере, украшали дома лентами и приветствовали гостей.
Сегодня была ещё одна дата. Ровно месяц назад в дом был приведён новый раб, и сегодня старший Аквила по семейным традициям провёл ритуал перед домашними ларами.
- И что такого в этом лохматом упрямом варваре, что боги хотят принять его в такой день? - проворчал Стефанос, когда узнал о дате празднований. - Но это добрая примета.
Сам Эска так похоже не считал, но повинуясь обычаю, покорно стал на колени перед хозяином дома, взял из его рук корку хлеба.
Молодой британец был до сих пор для Марка загадкой. Уже месяц прошёл с того вечера, когда старый раб привёл бывшего гладиатора в дом, но Марку всё ещё вспоминался разговор в тот вечер. Слишком не обычен был тот разговор между римлянином и бригантом. Не раб, купленный за деньги римлянина, стоял в тот вечер перед ним, а молодой воин. Бывший гладиатор не отвёл взгляд, как положено рабу. И что совсем не соответствовало правилам, первым задал вопрос, который интересовал его уже целые сутки: «Почему ты переломил вчера волю толпы?»
Не вёл себя бритт как зависимое существо, а бросил вызов как равный равному. Упрямый и гордый характер – не лучшие качества для раба, но разве не это Марк уже видел на арене. Бывший центурион принял вызов и до сих пор гадал, была ли эта проверка для него неожиданностью. А отвечая на вопрос Эски, Марк сам понял, что его тяготило в последние месяцы и что он искал, в бывшем в этом ощетинившимся бритте:
«— Мне не нужен такой, как Стефанос, он был рабом всю жизнь, и поэтому он только раб, и больше ничего.» Марку был нужен не сколько раб, сколько товарищ.
Вот клятва бриганта: «Я — пес центуриона, и готов лежать у его ног» – это да, этого Марк никак не ожидал. «Странный разговор между господином и рабом, но ни тому, ни другому не пришло это в голову.»
Но это было только в первый вечер, а потом. Потом Эска усердно вёл себя как раб, как будто и не было того разговора. Он беспрекословно выполнял приказы, бережно относился к вещам, но с лица не сходил угрюмый взгляд, как бы другие рабы не бранили его. Марк пытался несколько раз разговорить его, но попытки были неудачные – молодой раб ограничивался немногословными ответами и угрюмыми взглядами и чётко определял границу между положением раба и хозяина. Замкнутый в себе Эска, совсем не пытался принять римские традиции. Даже вчера, когда рабы выложили на столик в атриуме целую кучу цветных лент, бритт даже не поинтересовался зачем, не тронуло его и общее радостное ожидание праздника.
Сегодня Марк сделал очередную попытку разговорить этого упрямца. Старший Аквила задержался в гостях, и ребята возвращались домой вдвоём. Пройти надо было всего несколько домов. Редкое в этих местах солнце по зимнему ярко светило, создавая праздничное настроение.. И Марк, поддавшись моменту, начал рассказывать, как празднуют дни Сементив в старом имении. Эска подставил плечо, чтобы хромому римлянину было легче идти, но делал вид, что его не интересуют детские воспоминания Марка.
Только к одному существу в римском доме Эска относился иначе: к старому псу. Пёс-человек и пёс-зверь сразу приняли друг друга. Марк часто замечал их рядышком: Эска тихо и певуче что-то говорил Проциону, а тот внимательно слушал, иногда по-своему, по собачьему отвечая и прикасаясь боком или носом. Или как сейчас – волкодав лежал рядом с Эской, подставив тёплый бок, который тот почёсывал. Марка удивило поведение Проциона, да и от других жителей дома такое явление тоже не осталось не замеченным. Однако, и кухарка Сасстика, и хозяин дома были очень довольны.
- В племенах за маленькими детьми присматривают собаки. Удачей считается, если недавно родившегося ребёнка подложить к щенкам в логово суки. Считается, что так собака передаст человеческому детёнышу свою животную суть, и что такие дети будут хорошими охотниками. А ещё умеют разговаривать с животными, - рассказал однажды дядя. Он усмехнулся, глядя на удивление Марка, - Напоминает легенду о Ромуле и Рэме. Не так ли, Марк?
Очередной удар ветра заставил вздрогнуть не только Марка, но и Эску. Их глаза встретились, но оба сразу отвели взгляд. Дядя всё также молча обдумывал свой ход, примериваясь, то к одной шашке, то к другой. Жуткие завывания ветра и сквозняк невольно влекли взгляд Марка к источнику тепла. В жаровне уютно потрескивали веточки вишни, теплом вело от оранжевых, чуть поддёрнутых чернотой угольков. Неуютное место – эта Британия. А ведь где-то там, в центре империи сейчас нет такой жуткой погоды. И где-то на Этрусских холмах, где растут старые оливы, люди празднуют завершение посевов. В семье своей тётки, где жил Марк, сельский праздник Сементив не пользовался почётом, но по обычаям все комнаты украшались лентами, алтарь и домашние лары цветами, рабы целыми днями готовили яства дабы удивить именитых гостей. В Риме удачей для Марка было тайком выбраться из богатой виллы, чтобы побродить в пёстрой толпе. Печёные яблоки и пироги, театральные представления и уличные музыканты – вот, что манило мальчишку сбежавшего из под присмотра рабов. В богатой вилле Марк отчаянно скучал по старому имению, умершей матери и вольнице в Этрусских холмах.
С резким щелчком старший Аквила переставил шашку, привлекая внимания Марка.
- Ну вот. Теперь твой ход, Марк, – улыбнулся дядя. – Доиграем эту игру и на покой. Сегодня был длинный день.
Рука Марка замерла над доской. Варианты ходов уже Марк уже продумал, оставалось решить, какой из них сделать.
URL записиНазвание: Счастье Эски
Автор: fandom The Eagle 2012
Бета: fandom The Eagle 2012
Размер: мини, 1 010 слов
Пейринг/Персонажи: Эска, Марк
Категория: джен
Жанр: бытовые зарисовки
Рейтинг: от G до PG-13
Краткое содержание: Сну не обязательно быть вещим, чтобы сказать нам что-то.
Для голосования: #. fandom The Eagle 2012 - мини "Счастье Эски"
Эска сидел, прижавшись к нагретой за день каменной стене. Не спалось. Жизнь менялась. Менялась в очередной раз. Уже начало казаться, что, наконец, в лучшую сторону, как молодой раб и мечтать не мог, но вправе ли он был верить тому, что будет хорошо? Столько раз он верил в лучшее и обманывался. Бритт уже привык к тому, что все может быть только плохо и еще хуже. Луна светила в окно веранды, рисовала дорожку в темной воде пруда. В детстве отец рассказывал своему младшенькому, что по этой дорожке можно подняться на небо. Когда это было? Теперь кажется, что все это вовсе было во сне.
К реальности его вернул чуть слышный стон. Опять упрямый Марк пытается бороться с болью. Не хочет, чтобы кто-то слышал, как он мучается. Эска сам из таких - он никогда не покажет свою боль. Она только внутри. Ему было искренне жалко молодого хозяина. Марк Аквила не привык быть для кого-то обузой, не привык к нянькам. Если сначала Эска с опаской относился к нему, сейчас, за какие-то две недели все поменялось. Ни с кем другим Эска не стал бы вести себя так, не подпустил бы настолько близко. Марк другой. Он – воин. Воин даже сейчас, когда борется со своим недугом. Эску с детства учили уважать воинов, к какому бы племени они ни принадлежали. Среди римлян, которые до сих пор встречались Эске, он видел мало таких.
Эска готов был ходить за Марком день и ночь. Он искренне хотел, чтобы Марк выздоровел. Эска бы все отдал за это, все, что у него еще осталось. Даже свою жизнь. Он осознавал, что пошел бы на это, если бы кто-то предложил ему такой выбор. Его жизнь никчемна. Здоровье Марка гораздо важнее.
Эска удивлялся себе и не находил никакого объяснения тому, что сейчас происходило с ним. Он мог убежать много раз. Даже сейчас, в эту лунную ночь, у него была такая возможность. Разве не о побеге мечтал Эска все эти годы рабства? Ведь это было первое, что он решил сделать, когда вышел в сопровождении старого римлянина из гладиаторских казарм. Почему же не убежал? Эска знал ответ – он сразу понял, кто купил его, вспомнив этого старика рядомсо своим спасителем. Не убежал – поэтому. Эска понимал также, что он убил бы себя от позора, если бы за его жизнь просил кто-то другой. Но от этого молодого римлянина принять спасение для него не было позором. Почему? Вот этого Эска не мог объяснить.
Эска очень осторожно, вспомнив все охотничьи навыки, подошел к постели Марка. Римлянин спал, но сон его был неспокойным, как забытье. Он шевелил во сне губами. Эска хотел прикоснуться к его лбу, но не стал, знал, что сразу же разбудит его. Он чувствовал, что с молодым господином не все в порядке. Что же делать? Сам он не признается. Неужели Эске придется самому все рассказывать старику? Придется. Иначе он не сможет.
В этом доме было все необычно. Эска не привык к этому. В прежних домах, где ему доводилось жить, было все по-другому. Вечная ругань , скандалы, отношение к рабам, как к скоту, а то и хуже, споры и скандалы между собой – вот то, что он привык видеть. Эта же маленькая семья из двух человек жила в полном согласии, никогда не ссорясь, в доме царило спокойствие и гармония. Эска видел, что дядя искренне любит своего покалеченного племянника. К слову сказать, рабы здесь как будто тоже являлись членами семьи: и старый неповоротливый Стефаний, и кухарка Састика – они и сами не чувствовали то ярмо рабства, как другие рабы во всех домах, в которых привелось побывать Эске.
Эска поймал себя на мысли, что он гордится тем, что принадлежит Марку Флавию Аквиле. Именно с гордостью называл он имя господина, когда его пару раз отправляли на рынок. И за это ему не было стыдно перед самим собой.
Также Эска неожиданно осознал, что называет хозяина по имени. Не «этот римлянин», как вначале. Что с ним случилось?! Никогда Эска не думал, что сможет относиться к римлянину как к кому-то из своего народа, как… к другу. Но нет. До этого еще далеко. По крайней мере, он принимал Марка как действительно кого-то из своих товарищей. И знал, что если бы тот об этом узнал, он бы оценил это.
Луна скользила по темной воде словно зверь на охоте. Охота… Что бы ни отдал Эска сейчас за то, чтобы оказаться в лесу с колчаном стрел и луком за спиной! Он верил, что хозяин выздоровеет, и они обязательно пойдут на охоту. Марк тоже любил охотиться. У него загорелись глаза, когда Эска упомянул о том, какая охота в его родных лесах. Марк отнесся к его рассказам с абсолютным доверием. Он очень соскучился по охоте. Так же Марк сказал о том, что неплохо бы было завести охотничьего пса, взять подходящего щенка. Когда он вырастет – Марк встанет на ноги, и они будут охотиться. Эска знал: для охоты лучше брать волка. Волчонка, приручить его, вырастить. Волк намного лучше собаки чувствует лес. Марк был удивлен, но согласился с Эской.
Тогда Эске пришла в голову мысль. Вот бы было отлично сходить на охоту с кем-нибудь и принести Марку волчонка. Он слышал, в местном лесу развелись волки, и жители города поговаривали о том, чтобы открыть на них охоту. Если бы Эска пошел с ними, он бы нашел логово и взял хорошего волчонка для Марка.
Эска знал, старый хозяин тоже не будет против. Он видел, как Эска относится к его племяннику. Никакого другого раба, он не допустил бы к Марку настолько близко. Эске в этом доме доверяли, и это грело ему сердце, как ничто другое. О, только бы устроили охоту! Уж здесь-то Эска покажет себя, и у Марка тоже будет повод гордиться им.
Эска сам не заметил, как, свернувшись на полу у постели молодого хозяина, уснул. Ему снился дом, родная деревня, леса вокруг. Отец, улыбающийся, радостный, открывает объятия вернувшемуся с удачной охоты сыну. Братья, садятся у очага, раскладывая снедь. Мать хлопочет у печи. Молодая, смеющаяся от счастья. И – Марк. Он разговаривает с его братьями, в почтении склоняет голову перед его отцом, помогает его матери перетащить тяжелый чан, улыбается и радуется солнцу, которое залило их дом. И Эска вовсе не удивляется, почему Марк в их доме. Как будто так и должно быть. И Эске кажется, что вот таким оно и должно быть – его счастье.
Название: Сбывшиеся желания
Автор: fandom The Eagle 2012
Бета: fandom The Eagle 2012
Размер: мини, 2 233 слово
Пейринг/Персонажи: Эска, Марк
Категория: джен
Жанр: хоррор
Рейтинг: от G до PG-13
Краткое содержание: Немного о городских сумасшедших.
Для голосования: #. fandom The Eagle 2012 - мини "Сбывшиеся желания"
Внизу лежал городишко. Маленький задрипанный городишко. Редкий деревянный частокол вместо стен и раскисшая главная площадь с огромной маслянисто-черной лужей посередине, в которой плескалась компания развеселых свиней.Как ни удивительно, в городишке оказался трактир - низкое деревянное строение с земляным полом и перекошенными окнами. Эска спешился и придержал лошадь Марка. Тот слез с коня, раздраженно повел плечами.
- Послушай, какого… - лицо Эски приняло устало терпеливое выражение. Такие лица бывают у нянек, в сотый раз выслушивающих детские обиды расходившегося чада. Гнев схлынул. Марк помолчал, глядя Эске за спину на беременные дождем серые тучи.
- Спасибо.
Эска улыбнулся. Улыбка смягчила угловатые черты лица, искорками вспыхнула в глазах.
- Не стоит благодарности. – Держа лошадей в поводу, он пошел к коновязи. Марк, пригнув голову, шагнул в низкий дверной проем. В трактире царил полумрак, густые тени прятались между прокопченными стропилами. Роскошный огненно-красный петух с глянцевым зеленым хвостом гордо выгуливал под столами свой гарем. Куры озабоченно квохтали, греблись, устраивая потасовки за найденные объедки. Марк выбрал стол в углу – оттуда просматривался зал – и сел спиной к стене. Положил руки на темную, липкую от старого жира столешницу. Открылась дверь. Эска остановился на пороге, привыкая к сумраку, подошел, сел напротив.
- Пахнет неплохо. Там у них во дворе целая свора. Надеюсь, они не им дают вылизывать миски.
На столе имеющими умелые руки и развитую тягу к прекрасному посетителями было вырезано: «Бедвин – козел», «Дионат и Коннра лучшие», «Я трахал Бранвен». Рядом с последним амбициозным заявлением был пририсован достойный всяческого уважения член.
- Интересно, есть на свете трактирный стол, на котором не вырезан член?
Марк ухмыльнулся.
- Нет. Продать такой стол трактирщику – позор для мастера. Возможно, владельцы столов без члена даже облагаются штрафом.
К столу вразвалку подошла маленькая, ширококостная женщина, окинула настороженным взглядом посетителей.
- Чего желаете?
- Мяса. И пива.- Взял на себя переговоры с аборигенами Эска.
- Мяса нет.
- Тогда рыбу.
- Рыбы нет.
- А что есть? – не сдавался Эска.
- Горох и колбаса.
- Отлично. Горох, колбасу и пива.
- А ему?
- То же самое.
Женщина удалилась медленно и величественно, как груженый каботажник. Вернулась с двумя глиняными тарелками с выщербленными краями. Торжественно поставила их перед посетителями. Тарелки были доверху полны гороховой кашей, щедро заправленной жареным луком и шкварками. Рядом лежало по большому шмату сочащейся, румяной колбасы. Вскоре рядом были поставлены большие деревянные кружки с темным густым пивом. В довершение всего хозяйка принесла большой темный каравай, вытерла руки о засаленный фартук и, прижав каравай к животу, отрезала каждому по толстому ломтю хлеба.
Марк потянул носом, осторожно ковырнул горох.
- Слушай, действительно вкусно.
Эска пробубнил что-то с набитым ртом, кивнул. Взяли еще по пиву. Народу прибывало. Становилось шумно. Стучали кости, лилось пиво. Кто-то затянул монотонную песню, но протестующие вопли слушателей вынудили его замолкнуть. От сидящей за широким столом многочисленной компании отделился плохо одетый человек и, пошатываясь, побрел к столику друзей.
- П-простите, можно п-присоединиться? – он говорил с выраженным римским акцентом. Смуглое лицо и орлиный профиль ни в чем не противоречили акценту.
- Мы беседуем. – Эска недружелюбно насупился.
Не обращая внимания на его слова, пьяный рухнул на скамью, шмыгнул носом. От него разило пивом, потом и чесноком. На обтрепанной, когда-то недешевой одежде засохли пятна грязи. На перевязи болтался старый дешевый меч с ржавой рукояткой.
- П-простите. С-скажите, не видали ли вы, милостивые господа, – силы оставили гостя и он подкрепил их, одним глотком ополовинив кружку Марка. Марк брезгливо передернулся и отодвинул пиво. Расценив это как приглашение к беседе, римлянин подался вперед, переходя на заговорщицкий шепот.
- Н-не видели ли вы, милостивые господа, когда совершали ваш долгий п-путь, н-некоей ж-ж-ж-женщины, - зажужжал он, как шмель над цветком клевера.
- Мы видели многих женщин. Вы можете выбрать по вкусу. – Эска все еще пытался поддерживать светский тон беседы, но атмосфера начала накаляться.
- Н-е-е-ет. Это особая женщина. Она п-прекрасна, как роза, с-свежа, как рассвет в горах. Ее в-волосы – з-золотой шелк, г-губы – алое в-вино… - при упоминании о вине оратор облизнулся. – Это – м-моя жена. – Назидательно поднятый грязный палец ткнул в небо.
Марк пнул под столом Эску, предупреждая изгнание гостя. Римлянин был забавным.
- Ты что же, потерял жену? Или она сбежала от тебя?
Пьяный не обратил внимания на латынь. Он подался вперед, обдав Марка тяжелым нездоровым дыханием, пьяно ухмыльнулся.
- Вы не правы, б-благородный господин. Я ее н-нашел.
- И что же?
- А т-теперь она ищет меня.
Марку стало интересно. Его заинтриговал пьяный римлянин, бормочущий что-то о пропавшей-найденной жене в трактире богами забытого форта. В конце концов, развлечение не хуже и не лучше остальных. Он махнул хозяйке, поднял три пальца.
- Ну же, расскажи нам.
Бродяга приник к кружке, как к Кастальскому источнику. Стер пену с небритого подбородка.
- Я п-певец. И п-п-оэт. Вы не думайте, я из п-приличной семьи. Н-нам принадлежит вилла и в-виноградники п-под С-сиракузами. Однажды я в-встретил девушку. О, как она была х-хороша, – театрально возопил поэт и певец. – Я был с-сражен с п-первого взгляда. Но, увы, она была б-бедна. И р-речи не могло быть о с-свадьбе. М-мы бежали. К-купили домик в д-деревушке в Катании.
- Где же вы взяли деньги на дом? – вскинул брови Эска. – Вы же бежали.
- К-как где? Ф-фамильные браслеты – м-мои по праву!
- А! Так ты золото спер! Очень предусмотрительно, – похвалил неожиданную практичность поэта бритт.
Бродяга увлекся рассказом, в глазах вспыхнул безумный огонек.
- Мы стали жить как м-муж и жена. В маленькой д-деревушке неподалеку К-катании. Я з-зарабатывал. Пел! Я х-хорошо пою! – в подтверждение своих слов он неожиданно чистым и сильным голосом наапел старую песню о юной деве, ждущей возлюбленного в тени цветущего сада. – В-вот. Я хорошо п-пою! – стукнул бродяга опустевшей кружкой о стол. Грустно заглянул в нее, поднял жалостливый взгляд на Марка. – П-повторим?
Они повторили.
- Я пел на свадьбах. На похоронах. На с-собраниях. Мне х-хорошо п-платили. У нас д-должен был б-быть ребенок, – бродяга замолчал, глядя невидящими глазами перед собой. Пальцы сжались на кружке, ногти побелели.
- Она умерла. Я пришел со свадьбы. Я был пьян, уснул и пришел поздно. У нее начались роды. Она была одна. Она умерла. Я даже не знаю, когда. Я вернулся под утро, тело уже остыло. Я опоздал. Не знаю, мог ли я помочь. Наверное, нет. Она была худенькой и слабой. Ребенок не родился. Там все было в крови. Все. Она истекла кровью. Я опоздал.
Поэт стремительно трезвел, не смотря на выпитое пиво. - Я похоронил ее. Ее и нашу дочку.
- Откуда ты знаешь, что это была девочка? – Марк подвинул ему недопитое пиво. Пить больше не хотелось.
- Я – знаю, – с нажимом проговорил бродяга, стукнув кулаком о стол. – Знаю!
- Я похоронил ее за домом. Там росла старая яблоня, она любила сидеть под ней вечерами. Я похоронил ее там и положил цветы. Больше я туда не возвращался. Я пил. Пел песни и пил. И однажды, когда был пьян… Я вспомнил легенду. О поэте и певце, спустившемся к Плутону и вернувшем жену. Я знаю, у него не вышло, но ведь можно попытаться. Я украл черную овцу и пошел в храм Плутона. Хотел зарезать ее на алтаре. Глупо. Овцу я украл, а нож нет. Чертова тварь вырвалась и сбежала. Даже овца умнее меня! Я уснул на ступенях храма. Мне снился старик. Два года прошло, а помню этот сон. Мне снился старик. Усталый старик сел на ступеньку рядом со мной. В руках он держал древний кожаный шлем, затертый по краям до дыр. Со сломанной медной застежкой.
- Зачем тебе это? - спросил старик.
- Я люблю ее.
- Ты увидишь ее. Подожди, и ты увидишь.
- Я не могу ждать.
- Убей себя сейчас.
- Нет. Она должна жить. Она должна вернуться.
- Она мертва. Нет мертвым места в мире живых. Мертвое – мертво. Ты думаешь, пес не пускает в Аид живых? Ты видел живых, рвущихся в Аид? Я – нет. Он НЕ выпускает оттуда.
- Я должен ее вернуть.
- Если ты вернешь ее – она будет твоя. Никто не может отказаться от такого дара. Думаешь, ты выдержишь эту ношу?
- Да. Мне спеть тебе?
- Храни меня Олимп! Не надо!
Она вышла из тьмы за колоннами. На руках у нее был ребенок. У нее были синее губы и руки, покрытые запекшейся кровью. Я подошел к ним. Она развернула пеленки, и я увидел – девочка. Девочка смотрела на меня белыми, сверкающими, как луна глазами.
Впервые я испугался. Это был сон, но лунный свет, серебрящийся в немигающих пристальных глазах, шептал мне – беги.
- Еще раз спрашиваю – ты хочешь этого?
Я взглянул на свою жену. И на дочь. Я не имею права оставить их еще раз. Хотя бы во сне я все сделаю правильно
- Да.
- Теперь они твои. Прими их.
Старик встал, разминая затекшие ноги, и шаркающей походкой направился к выходу.
- Эй! А овца?
- У меня весь римский сенат. Зачем мне еще? – недоуменно пожал плечами старик.
Проснулся я утром со страшной головной болью и, не дожидаясь прихода жрецов, ушел.
Жил я тогда в пристройке на вилле Крата - его кривая на один глаз дочь выходила замуж. Жених был молод, перспективен и глуп, так что повод для радости был - гуляли мощно. Гости со стороны жениха… боги, как они жрали! Ни одна курица в округе не могла чувствовать себя в безопасности. Впрочем, как и ни одна служанка. Гуляли крепко. Так что на время празднеств певцы были в цене. Меня поселили в маленьком флигеле в гранатовом саду. Каждый вечер я шел развлекать гостей и глубокой ночью возвращался обратно. Я уже забыл о странном сне, и только иногда вспоминал глаза, сверкающие на детском личике, как новенькие серебряные монетки.
Следы босых ног я обнаружил на третий день. Вернувшись после очередного застолья, я увидел их на белой в лунном свете пыли. Тогда я подумал, что приходила служанка. Я даже не задумался, зачем служанка, придя сюда ночью, даже не попыталась войти. Стоило ли служанке приходить, чтобы просто постоять на дорожке? Потом… в следующий раз, когда я увидел следы, они вели в дом. Толкнув дверь, я ожидал увидеть изнывающую от страсти девицу – но дом встретил меня молчанием. Длинные тени ветвей лежали на полу. В комнате странно пахло. Не воняло, нет. Я помнил этот запах, не знал, откуда, но помнил. Позже я сообразил. Когда я был маленьким, то часто лазил в погреб тайком от родителей - воровать яблоки. Яблоки лежали до самой весны и, когда я спускался за ними вниз – именно так там пахло. Я со светильником спускался по лестнице, а снизу, из темноты, тянуло сыростью. Лежалыми, начинающими портиться фруктами. Влажной землей. Откуда летом во флигеле, где щелей в крыше больше, чем досок, взяться запаху погреба? Я лег на кровать, закрыл глаза. Мне снился наш подвал – морковка и репа, опутанные клубками сырых белесых корней, похожих на гнезда червей. Липкий лук с бледными стрелками листьев, не видевших света, распространяющий тяжелый запах гниения. Мертвый, но растущий. Гнилая липкая тьма. И голос, старческий голос из темноты.
- Теперь они твои. Прими их.
Проснулся я с криком.
Теперь каждую ночь она приходила ко мне во сне. Стояла неподвижно в лунном свете, глядела на меня. Держала на ругах нашу дочь. У девочки в руках была игрушка. Она не играла ею – просто держала перед собой. Ручки у нее были бледные, словно слишком долго были в воде. Очень бледные. Чего только не увидишь во сне. Я глядел на них с кровати и ждал. Ждал, когда они уйдут. Теперь они были мои. Каждый раз, каждый раз я боялся, что они не уйдут. Но я просыпался, в комнате было пусто, а в окно светило солнце. И я думал – как я могу бояться своей жены и своего ребенка? Я люблю их.
Через несколько дней я нашел на полу детскую игрушку. Ярко раскрашенного деревянного петушка. У ребенка резались зубки, и игрушка была вся искусана. Я держал игрушку в руках и думал, какие зубы могут оставить такие следы – тонкие, глубокие борозды, вырванные из древесины волокна. Тонкие, длинные зубы. Я видел такие у глубоководных рыб на припортовых рынках. Я думал о зубах - острых зубах в маленьком ротике.
В тот же день я ушел. Я шел, наугад выбирая дорогу. Ночевал в деревнях, платя за пищу и крышу над головой песнями. И не оглядывался. И часто, просыпаясь ночью, я глядел на улицу, боясь увидеть движение во тьме. Иногда я его видел. Не знаю. Может, это были ветви деревьев, может, звери. Не знаю. Я шел дальше. Я видел ее. Она улыбалась мне – и я видел, что она не может вспомнить, как улыбаться. Застывший оскал на нежном мертвом лице. Ручки ребенка, белесые, как рыбье брюхо.
Я уже давно иду. Дошел до края света. Я не знаю, куда идти дальше. Теперь они мои. Мне никуда от них не деться. Везде пахнет гнилью. Везде. Вы слышите? Слышите?!
Безумный взгляд метался от Марка к Эске, руки дрожали.
- Ты безумен. Или лжец. Орфей не смог вывести Эвридику из Аида. – Марк отодвинулся, не выдержав пристального взгляда.
Поэт и безумец хихикнул.
- Вы думаете? Или смог? Его разорванный труп нашли на опушке, в окружении женских следов.
- Его убили впавшие в безумие вакханки – это всем известно.
Черные лихорадочно сверкающие глаза впились в него.
- Всем? А кто-нибудь видел там вакханку? Я здесь уже две ночи, запах все сильнее. Мне надо спешить.
Бродяга встал, опрокинув кубок, и вышел прочь.
- Безумен, как глухарь весной, – Эска покачал головой - Эй, еще пива!
Следующим утром они выехали на север. Через два дня на широкой дороге, идущей на север, он разговорились с крестьянином, едущим на ярмарку.
- Что творится, молодые господа, что творится. Волки в округе – ужас. Просто спасу нет. Давеча еду – смотрю – лежит. Как есть разорвали. Кишки аж на ветвях висят, обгрызенный весь. Пьяный он был, что ли – меч так и не достал. Ну так я себе взял – ему все одно не надо, а мне пригодится. Только до ума довести надо – ржа все жало объела, – крестьянин пошарил в телеге и показал им дешевый, с ржавой рукояткой меч.
Название: Если наступит такой день
Автор: feverishsea
Ссылка на оригинал: http://archiveofourown.org/works/361478
Разрешение на перевод: запрос отправлен
Перевод: fandom The Eagle 2012
Бета: fandom The Eagle 2012
Размер: мини, 3 743 слова (в оригинале)
Пейринг/Персонажи: Эска/Марк
Категория: слэш
Жанр: приключения
Рейтинг: от G до PG-13
Краткое содержание: Вначале, было множество причин, по которым Эска не мог открыться Марку. В конце, не было ни одной.
Примечания автора: Канон – смесь книги и фильма, надеюсь, не очень противоречивая. Здесь нет Волчонка, но есть знаменательная охота на вепря; нетКоттии (в другой раз, я люблю тебя, правда!), но есть ферма. Если кто-то еще читает фики по «Орлу Девятого легиона», я надеюсь, вам понравится!
Для голосования: #. fandom The Eagle 2012 - мини "Если наступит такой день"
Проходит несколько месяцев, прежде чем Эска начинает верить в свои представления о том, что за человек его новый хозяин. Марк не очень разговорчив, даже в те редкие дни, когда боль не так уж сильна и он может двигаться свободнее. Это хорошо, потому что Эска тоже не из разговорчивых – не то чтобы имело значение, какой он, раз ему можно приказать вести себя как угодно.Эска думает, что это началось через три недели после его покупки. Он идет о кухарки, Састики, и случайно роняет финик с тарелки, которую несет. Састика громко отчитывает его и говорит, что он должен быть аккуратнее, когда несет еду для молодого хозяина; молодой хозяин – храбрый человек и хороший, но что я в этом понимаю; он был ужасно ранен, и разве я слышал, что бы он жаловался, нет; он бросился под колесницу, чтобы спасти своих людей, могу ли я это себе представить?
На самом деле, Эска хорошо может себе представить все это. Такой отчаянный героизм необычен, но не так уж редок, особенно в британских деревнях, где два из трех младенцев умирают от голода до исхода их первого года. Всё это лишь смутно пробуждает интерес или производит впечатление на Эску, чей собственный отец погиб в первых рядах тщетного, героического сражения.
Что действительно вызывает у Эски интерес – так это то, что происходит, когда он выходит из кухни и отдает тарелку Марку. Голос Састики громкий и визгливый, словно у жены рыбака, и по спокойному, гордому выражению лиц старшего Аквилы и Стефаноса понятно, что им было слышно все.
Но вместо того, чтобы смущаться и прятать улыбку или тайком поглядывать на Эску, чтобы увидеть реакцию нового раба, Марк быстро забирает из его рук тарелку и склоняется над ней, съеживаясь над ней так, словно хочет спрятаться. Он выглядит чуть ли не пристыженным славословием Састики. Сбитый с толку, Эска смотрит на Марка так долго, что Стефанос изгибает бровь, когда он наконец поднимает голову.
Позже тем вечером Эска неожиданно для себя самого говорит: «Если бы это был воин моего племени, он бы высоко поднял голову и ожидал, что сочинят песнь».
Марк поднимает на него взгляд от деревянных фигурок, которые вырезает. До этого момента Эска только молчал и покорно, но неохотно отвечал на вопросы. Это неожиданно для них обоих.
– И их гордость была бы заслуженной, – добавляет Эска, сомневаясь, понятно ли, что он имеет в виду.
По лицу Марка словно бы пробегает тень, и он колеблется. Это как бросок игорной кости. Эска поставил на то, что новизна такого разговора заинтересует Марка и он поддержит тему. Но в тот же момент Эска понял, что еще ни разу не злил своего хозяина, а это может быть сочтено гораздо более серьезным проступком, чем уроненная еда или незаконченная работа по дому. Он задерживает дыхание и ждет падения игральной кости.
Марк медленно выдыхает и слегла меняет позу, чтобы можно было смотреть на Эску, не выгибая шею. Эска тоже беззвучно делает выдох – который сдерживал, сам того не замечая.
– Ты был в сражении, да? – резко спрашивает Марк.
Эска нервно кивает. Он не ожидал, что вопросы направятся на него так быстро.
– Да, был.
– Ты вел людей?
– Нет, – укол чего-то горячего и болезненного – сожаления, желания, зависти – ощущается в груди. Однажды, он бы повел. Но его отец и остальное племя погибли слишком рано. Теперь, он никогда этого не сделает.
Марк трет виски ладонями и внимательно смотрит на Эску.
– Но ты бы повел. Мы знаем друг друга, ты и я.
Эска только смотрит на него. Это – довольно проницательно, для римлянина. Есть множество ответов, и нет времени, чтобы выбрать правильный.
– Ты знаешь, что такое война, – слишком поздно; Марк отвел взгляд. – Поэтому ты знаешь, что в бою все идет не так. Делаются ошибки. Люди, которых ты должен спасти, умирают. И ты убиваешь людей, которым, возможно, не желаешь смерти. – Он замолкает и смотрит на свои руки, сжимающие деревянного коня. – Не пойми меня неправильно. Я совсем не нежный цветок. Но мужчины из деревни, которые сражались против нас… Я знал их. Ездил на их лошадях. Пробовал использовать их копья. У каждой из сторон был высший долг, которому над подчиниться; и в этом не было предательства; но я все еще вспоминаю их.
Он смотрит в глаза Эске, на лице нет ни тени снисходительности.
– Я совершил много ошибок, сделал много вещей, которые предпочел бы не делать, и сделал один выбор, на который могу оглянуться с гордостью. В этом не видно ничего великого, когда ты действительно это понимаешь.
Марк закусывает губу и на секунду смотрит в окно, а затем продолжает вырезать деревянную фигурку.
Эска старается снова ровно дышать и безрезультатно убеждает себя, что это просто красивые слова, а не эхо того, что он чувствует в собственном сердце.
Главным образом, Эска старается не вспоминать слова «Мы знаем друг друга, ты и я».
------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
– Хороший бросок – для раба.
Слова не должны задевать Эску настолько сильно, но – о, они задевают. После месяцев дружеских отношений, которые становились все более легкими, месяцев, когда винный бурдюк переходил между ними, словно между братья по оружию, напоминание о его истинном статусе ощущается как физический удар.
И после этого – еще один: «Ты будешь рисковать его собственностью, в конце концов».
«Я не являюсь ничьей собственностью», – кричит Эска в уме, но не может озвучить это здесь. Все, что он может делать, это бормотать что-то похожее на согласие и делать вид, что слова не оставляют на нем шрамов, словно клеймо.
Он повторяет эти слова Марку, позже, когда его хозяин со смехом просит его быть осторожнее.
– Я должен сам подумать. Я рискую твоей собственностью, в конце концов.
– Эска, что? – непонимание в голосе Марка – словно бальзам на невидимые раны, и Эска может только поднять взгляд, надеясь набольшее. – Кто капал ядов в твои уши? Ты знаешь, я не это имел в виду! Ты не моя… я не думаю о тебе так.
Марк настолько искренен, успокаивая его, что Эска почти чувствует себя неловко. Он практически уверен в Марке, но сейчас ему нужны, чтобы слова дружбы и связи между ними были произнесены вслух, поэтому он берет то, что ему необходимо. Марк думает, что открывается ему. Эска знает, что он просто делает явным то, что уже было заметно все это время.
И все же, когда Марка садится рядом с Эской и обхватывает его тяжелой рукой вокруг плеч, Эска ничего не может поделать с ощущением загорающихся искорок в животе.
Эска гасит их насколько может. Он выскальзывает из-под руки хозяина, еще раз смеется вместе с ним перед сном и засыпает так быстро, как только возможно на холодном тюфяке.
Это не может происходить так; скорее всего, это не может происходить вообще. Если Эска позволит тлеющим внутри него уголькам вспыхнуть, они поглотят его целиком и разрушат все, к чему прикоснутся. Слишком длинен шнур, который загорится – неравновесие рабство в контрасте с легкой гармонией их дружбы; бесцельное течение дней, которое скоро примет форму чего-то более решительного; достаточно чувства вины и сожаления, чтобы заполнить гораздо более длинные жизни, чем их собственные.
Нет; Эска не пойдет по пути, который, он знает, закончится во влажном смоге горящих полей. Поэтому он закрывает на замок сухой трут своего сердца как только может; и если его взгляд следует за Марком, то это только по привычке раба.
--------------------------------------------------------------------------------------------------
Эска планировал много вещей. Он планировал, что римлянин, которому он служит, займется работой секретаря и останется в тихом городе Каллеве навсегда. Он планировал, что его хозяин решит вернуться в Рим и строить жизнь там. Он даже планировал, что будет делать, если Марк окажется достаточно безрассудным, что попробовать вернуться к своей бывшей госпоже, армии.
Эска не планировал, что делать, если Марк решит отправиться в страну, где Эска родился, на территорию, где имя Рима – проклятие, а не оправдание.
– Я возьму с собой Эску, – сказал Марк, почти беззаботно, как будто в таком плане не была скрыта опасность.
Эска стоит в тени, невидимый для всех, и пытается заглянуть в себя. Гордится ли он силой уз между ними, пойдет он или нет, с этим самонадеянным римлянином? Или он злится из-за предположения, из-за того, что Марк уверен, что все чего он ни попросит будет ему дано?
Старик восклицает: «Он раб! Он говорит, что говорит, и делает, что делает, потому что должен!»
Кровь Эски закипает в венах, и он мгновенно понимает, что тысячу раз предпочел бы достаточно высокомерное предположение, что он должен, а не осторожное предположение, что у него нет выбора. Он дал свое слово, и ни одна сила на земле не сможет отнять у него выбор и заставить нарушить слова. Разве он не доказал свою честь на гладиаторской арене? Старик был там, но явно не видел. Эска думал, они поняли, что он за человек, под этим ярмом и ошейником, но видимо, в конце концов, его положение раба перевешивает все остальное.
Возможно, Марк тоже не видел – не видит – его на самом деле. Возможно, он был дураком и слепо верил, что такое обращение с его рабами обеспечивает их преданность. Горло Эски сжимает спазм при мысли, что Марк может верить, что его преданность покупается редкими охотничьими вылазками и отсутствием плети. Если римлянин в это верит, тогда не только он заблуждался.
Марк кричит в ответ: «Он дал мне свое слово», – в явном раздражении. Эска дал свое слово, и поэтому он не причинит, не сможет причинить Марку вред.
И что-то прорывается; раскаленное добела и решительное, оно выталкивает себя через кровь и кости Эски так, что тот чувствует его покалывание на своей коже. Это не прощение, или радость, или веселье. Когда он изучает свои чувства, шрамы от плетей и унижение от того, что сын Куновала вынужден подносить вино, все еще близки к поверхности, все еще явны и заметны.
Он отталкивает эти мысли – привычное действие – и думает о своих богах. Да, это похоже на опасную, молнеподобную нить, которую описывают друиды, которая связывает их с волей богов, хотя и истощает их жизни. И одновременно не похоже, потому что в этом чувстве есть мягкость и доброта, которую Эска не может соотнести со своими богами песен и битв.
Впервые с того дня, как он видел кровь своей матери стекающей в грязь перед ним, Эска думает, что, возможно, он испытывает любовь; странную и несовершенную, но яркую как огонь и настоящую.
-----------------------------------------------------------------------------------
Если в Риме Эска был неуверен, то в деревне людей-тюленей он чувствует уверенность, когда Марк с нерешительностью в глазах смотрит на своих захватчиков и отказывается опускать голову. Это другая сторона монеты, как этот бог Янус, которому поклоняются римлянине. Марк – такой же раб, каким был Эска, только без долга. Он дикий, и гордый, и неприручаемый, и Эска не показывает ему доброты, зная, что она только заставит Марка сильнее его ненавидеть.
Если бы Эска когда-нибудь думал о себе как о хорошем человеке, он бы понял, насколько ошибался. Потому что все то время, что за ним не наблюдают, он смотрит в глаза Марку и наслаждается сомнениями и тоской, которые видит. Болью не только от потери свободы, но и от потери друга.
Когда Марк выплевывает: «Я убью тебя», – Эска не чувствует ни следа страха или настороженности, только почти ошеломляющее желание успокоить. Несмотря на все, что сделал Эска – все, что, по мнению Марка, сделал Эска – несмотря на это, он видит, что Марк отчаянно хочет верить в него. И это зажигает в животе Эски огонь, который он не может отрицать или не замечать.
Когда Марк потрясенно говорит: «Я думал, что потерял тебя», – Эска почти уничтожен. Но впереди у них еще долгое путешествие, и у Эски нет времени думать от зове своего сердца. Он рад этому, потому что практически уверен, нет способа исправить все то, что они сделали неправильно. Он не может открыться после того, как неделями относился к Марку как к рабу.
Он чувствует радость до того момента, когда Марк, дрожа в холодном русле реки, не пытается вложить в руки Эски позолоченный кусок металла. Тогда Эска испытывает ужас, потому что он знает, Марк из тех людей, которым смерть не приносит успокоения. Если он не сможет бежать достаточно быстро, если его слова не будут достаточно убедительны… Эска практически летит над землей, и пока его дыхание пережается со всхлипами, молится каждому молчаливому богу, о котором может вспомнить.
– Не имеет значения, знает ли он, что в моем сердце, только не дай ему умереть, думая, что он одинок.
------------------------------------------------------------------------------------------------------
После, Эска доводит Марка до Вала и домой в Каллеву, хотя он не очень понимает, куак. Каждый день он ждет, что Марка охватит лихорадка и разбушуется. Но каждое утро Марк устало ему улыбается и умудряется встать на ноги. Это еще одно чудо в череде чудес, и хотя он может желать еще одного, Эска знает, что лучше не искушать богов.
Он молчит.
---------------------------------------------------------------------------------------------------
Но Эска понимает, что невозможно молчать вечно. Не тогда, когда они живут вместе и проводят полгода в хлопотах о ферме, а потом еще полгода вспахивая и пытаясь подчинить свою землю. Он продолжает ждать, что перестанет видеть Марка в ярком свете, что его глаза наконец приспособятся и начнут видеть его друга только как солдата в отставке, обладающего невезением и достаточно привлекательным лицом.
Зрение не меняется.
Хотя его любовь имеет мало общего с браком или рождением детей, все равно, любая любовь – это дар богов, священная вещь, за неподобающее обращение с которой они накажут. Когда в сердце Эски ничего не меняется, он понимает, что пришло время открыться. На пути не стоит ничего, кроме страха.
А страх не оправдание.
Согласно верованиям его народа, он должен любить женщину, но Эска нарушает правила уже так давно, что почти не замечает это нарушение. Его отец перерезал бы ему горло, если бы еще был жив – за любовь к мужчине, и римлянину, и сыну человека, который посмел прийти в их земли – но Эска давно оставил этот путь. Он не может вернуться, и если бы смог, не стал бы. Любовь заполучила его в свою упряжь, и он может только идти туда, куда направляют поводья.
Поэтому одним вечером, когда все наемные рабочие разошлись по домам, Эска зовет Марка смотреть на звезды. Он смутно думает о том, что, может быть, британский ветер придаст ему храбрости, и может быть, он придает, потому что, когда Марк садится и запрокидывает голову, чтобы увидеть небо, Эска целует его.
Это мимолетный поцелуй, встреча обветренных губ и намек на прикосновение. Он почти сладок; и никак не передает многих лет вины, и сомнений, и желаний.
Но этого достаточно, потому что у Марка перехватывает дыхание. Когда он начинает задыхаться, Эска отстраняется и садится, подогнув под себя ноги, а Марк смотрит на него широко раскрытыми глазами в перерывах между приступами кашля.
– Ты… То есть… Это что…
– Да, – быстро отвечает Эска, до того, как понимает, что не имеет ни малейшего представления о том, какие были вопросы. Он кусает губу и наклоняет голову, пытаясь оценить недоумение на лице Марка.
– Понятно, – медленно говорит Марк, и ясно, что ему ничего не понятно.
– Мы странствовали вместе так долго, – произносит Эска. Слова с трудом выходят из его горла. Он задается вопросом, не смог ли бы бриттский язык проще передать то, что он имеет в виду. – Мы были домом друг для друга, и теперь у нас есть дом, и я просто подумал…
Наконец Марк справляется с кашлем. Он нервно теребит края своих рукавов, но не отворачивается.
– И было мало радости, – говорит Марк с улыбкой мягкой, доброй и неправильной во всех смыслах. – Если ты этого хочешь, я не вижу ничего плохого в том, что бы два друга нашли утешение там, где могут.
– Я не хочу быть твоим другом. И я не хочу твоего утешения, – взрывается Эска.
Выражение лица Марка на мгновение становится пустым, а потом его брови сходятся в растерянности. В другое время это выглядело бы привлекательно; сейчас это приводит в ярость.
– О, – говорит он, – но тогда, чего же ты хочешь? Если ты не хочешь быть моим другом или возлечь со мной, и ты не можешь быть моей…» – Эска видит очертания слова «жена» на его губах, но, к счастью, оно не не произносится, потому что Эска не хочет, чтобы все закончилось дракой.
– Я не знаю, чего я хочу, – кричит Эска и слышит отчание в своем голосе. – Вы, римляне, – это нечестно, но он все равно это говорит, – забрали у меня все, даже мои собственные желания. Я не знаю, чего я хочу; что я могу хотеть; что я могу иметь, здесь. Если бы мы были в моей деревне, я был бы твоим оруженосцем, и мы бы стояли рядом друг с другом.
Но, по большой части, это ложь; хотя такие вещи не были неслыханными, особенно между мальчиками на тропе войны, они совершенно точно не были приняты среди бригантов. И, как для старшего сына МакКуновалов, это было бы немыслимо для Эски. Вполне возможно, что он был ближе в осуществлению своих желаний в Риме, где такие отношения дозволены, а скандал – это стиль жизни.
По правде, Эска подозревал, что то, чего он хочет, не было возможно ни в его мире, не в мире Марка. Но он все равно этого хочет.
– Эска, пожалуйста, – Марк поднимает руку, роняет ее, а потом поднимает еще раз, чтобы положить Эске на плечо. На его лице отражается обеспокоенность и немного – тревога, но не отвращение. И он все еще здесь. Это одновременно неожиданность и больше, чем Эска заслуживает. – Тебе придется сказать мне, чего ты хочешь, чтобы я мог понять. Я сейчас словно в лесу без тропинки.
Все идет абсолютно неправильно, и ему еще больнее от того, что Марк явно хочет, чтобы все стало, как нужно. Эска всегда думал, что, если они когда-нибудь дойдут до этой точки, то поймут друг друга идеально. Но они не понимают. Эска не знает, как объяснить, чего он хочет, и он не хочет, чтобы ему нужно было объяснять. Он просто хочет, чтобы Марк знал его.
Со вздохом, больше похожим на стон, выворачивается из хватки Марка и выпрямляется. Он идет обратно к дому, не обращая внимания на тянущую боль в сердце при звуке шагов Марка, которые пытает последовать за ним и замешкивается из-за больной ноги.
– Эска… Эска, подожди! – Неравномерный звук шагов слышен прямо за ним. – Я чем-то тебя обидел? Эска, я не понимаю!
Растерянность и отчаяние в голосе Марка заставляют Эску остановиться. Марка догоняет его и кладет свои руки на руки Эски, поворачивая его. Эска неожиданно хочет рассмеяться. Это он предлагает что-то неприличное, даже стыдно. А Марк догоняет его и извиняется за страхи Эски. Это совершенно не то и именно то, чего он хочет.
– Эска, – Марк вытягивают шею, стараясь заглянуть в лицо Эске. – Может быть… может быть, я не понял, зачем ты меня поцеловал? Это какой-то бригантский обычай, которого я не знаю?
После этих слов Эска все же смеется. Прикинуться непонимающим – очень соблазнительная идея, но он делал это слишком долго. Он устал делать вид, что он тот, кем не является. Раб. Цивилизованный британец. Мужчина, который не влюблен в своего хозяина/раба/работодателя/друга.
– Нет, Марк, – произносит он голосом слабым и безжизненным. Он не может посмотреть Марку в глаза и вместо этого смотрит на его шею. – Невозможно не понять мои действия, и ты хорошо это знаешь.
– Просто… – Марк сомневается, и пауза нехарактерна для него. Он человек действия, а не расчета. – Я тоже об этом думал, один раз. Больше, чем один раз. Если бы мы оба были свободными людьми, когда встретились, у меня мало сомнений в том, какой путь мы бы избрали. Но мы встретились не как свободные люди, и в нашем прошлом есть шрамы, которые невозможно стереть по доброй воле. Как бы я этого ни хотел.
– Ты хочешь этого? – шепчет Эска. Слова его друга вызывают в нем одновременно трепет и шок. Марк думал не о себе, а об Эске. Некоторые думают, что бывший центурион – простой человек. Эска знает, что это не так. Марк не просто, а просто хороший. Это пугает и восхищает, и Эска не завидует ему.
Марк делает резкое движение, которое превращается в кивок.
– Я мог бы любить тебя тогда, – неловко говорит Эска, – но я бы отдал себя тебе. Я охранял свое сердце, чтобы я мог отдать его тебе позже, если бы пришел такой день.
Он осторожно смотрит на то, как Марк открывает рот, закрывает его и сжимает губы. Его глаза сузились и, похоже, он глубоко задумался. Некоторые склонны думать, что он несообразителен, но Эска знает, что на самом деле Марк взвешивает свое чувство вины; решает, может ли он позволить себе поверить, что Эска говорит правду. Он опирает на больную ногу, вздрагивает и возвращается в прежнюю позу.
– И… он пришел? – В его голосе звучит что-то, похожее на надежду. Марк делает шаг вперед и обнаруживает, что он уже стоит очень близко к Эске, и теперь они прижаты друг к другу. Действительно, человек действия. В глазах Марка отражается свет звезд.
– Для меня он пришел, – говорит Эска и улыбается.
Название: Зимний вечер
Автор: fandom The Eagle 2012
Бета: fandom The Eagle 2012
Размер: мини, 1113 слово
Пейринг/Персонажи: Эска, Марк
Категория: джен
Жанр: Бытовые зарисовки
Рейтинг: от G до PG-13
Краткое содержание: Обычный зимний вечер.
Для голосования: #. fandom The Eagle 2012 - мини "Зимний вечер"
Первые зимние месяцы в Каллеве, по мнению старожилов, выдались на удивление мягкими. Морозы были несильные, снегопады небольшие. И теперь, в конце января, люди начали поговаривать, что в этом году весна начнётся рано. Но сегодня зима чётко давала понять, что не намерена сдавать свои позиции: снег начался после полудня, но к вечеру ветер усилился, и теперь бушевала целая буря.За стенами дома выло и свистало, порой черепицы на крыше гремели так, что слышно было даже в атриуме. Марк в такие моменты внутренне съёживался, стараясь не показывать свой страх перед домочадцами. Прошлой зимой не было таких сильных бурь, или в шумной компании и за каменными стенами казармы они не казались такими жуткими. А ведь вроде бы обычная погода для этого времени года в этой провинции. Дядя вот спокойно развалился в своём кресле, обдумывая очередной ход над игральной доской, Эска, с ничего не выражающим лицом, присел у стены. Хотя нет - Марк присмотрелся – раб хмурился и поджимал ноги, но это можно списать на сквозняк в доме. Но чаще что-то пробегало в его глазах, когда на очередное завывание ветра, тот смотрел то в сторону окна, то оглядывался на коридор и сосредоточенно смотрел на пылающие на жаровне угли.
Это был вечер праздника Сементив. Именно сегодня, в конце января в деревнях и городках в южных и тёплых областях империи праздновали окончание посевов. Здесь в Британии посев ещё даже не начинался и у богини земли было другое имя, но старый Аквила и выходцы с Этрусских земель чтили старый обычай. Пусть праздник был скромный и почти семейный, но он связывал римлян с древними корнями. По традиции римляне приносили пожертвования богине Церере, украшали дома лентами и приветствовали гостей.
Сегодня была ещё одна дата. Ровно месяц назад в дом был приведён новый раб, и сегодня старший Аквила по семейным традициям провёл ритуал перед домашними ларами.
- И что такого в этом лохматом упрямом варваре, что боги хотят принять его в такой день? - проворчал Стефанос, когда узнал о дате празднований. - Но это добрая примета.
Сам Эска так похоже не считал, но повинуясь обычаю, покорно стал на колени перед хозяином дома, взял из его рук корку хлеба.
Молодой британец был до сих пор для Марка загадкой. Уже месяц прошёл с того вечера, когда старый раб привёл бывшего гладиатора в дом, но Марку всё ещё вспоминался разговор в тот вечер. Слишком не обычен был тот разговор между римлянином и бригантом. Не раб, купленный за деньги римлянина, стоял в тот вечер перед ним, а молодой воин. Бывший гладиатор не отвёл взгляд, как положено рабу. И что совсем не соответствовало правилам, первым задал вопрос, который интересовал его уже целые сутки: «Почему ты переломил вчера волю толпы?»
Не вёл себя бритт как зависимое существо, а бросил вызов как равный равному. Упрямый и гордый характер – не лучшие качества для раба, но разве не это Марк уже видел на арене. Бывший центурион принял вызов и до сих пор гадал, была ли эта проверка для него неожиданностью. А отвечая на вопрос Эски, Марк сам понял, что его тяготило в последние месяцы и что он искал, в бывшем в этом ощетинившимся бритте:
«— Мне не нужен такой, как Стефанос, он был рабом всю жизнь, и поэтому он только раб, и больше ничего.» Марку был нужен не сколько раб, сколько товарищ.
Вот клятва бриганта: «Я — пес центуриона, и готов лежать у его ног» – это да, этого Марк никак не ожидал. «Странный разговор между господином и рабом, но ни тому, ни другому не пришло это в голову.»
Но это было только в первый вечер, а потом. Потом Эска усердно вёл себя как раб, как будто и не было того разговора. Он беспрекословно выполнял приказы, бережно относился к вещам, но с лица не сходил угрюмый взгляд, как бы другие рабы не бранили его. Марк пытался несколько раз разговорить его, но попытки были неудачные – молодой раб ограничивался немногословными ответами и угрюмыми взглядами и чётко определял границу между положением раба и хозяина. Замкнутый в себе Эска, совсем не пытался принять римские традиции. Даже вчера, когда рабы выложили на столик в атриуме целую кучу цветных лент, бритт даже не поинтересовался зачем, не тронуло его и общее радостное ожидание праздника.
Сегодня Марк сделал очередную попытку разговорить этого упрямца. Старший Аквила задержался в гостях, и ребята возвращались домой вдвоём. Пройти надо было всего несколько домов. Редкое в этих местах солнце по зимнему ярко светило, создавая праздничное настроение.. И Марк, поддавшись моменту, начал рассказывать, как празднуют дни Сементив в старом имении. Эска подставил плечо, чтобы хромому римлянину было легче идти, но делал вид, что его не интересуют детские воспоминания Марка.
Только к одному существу в римском доме Эска относился иначе: к старому псу. Пёс-человек и пёс-зверь сразу приняли друг друга. Марк часто замечал их рядышком: Эска тихо и певуче что-то говорил Проциону, а тот внимательно слушал, иногда по-своему, по собачьему отвечая и прикасаясь боком или носом. Или как сейчас – волкодав лежал рядом с Эской, подставив тёплый бок, который тот почёсывал. Марка удивило поведение Проциона, да и от других жителей дома такое явление тоже не осталось не замеченным. Однако, и кухарка Сасстика, и хозяин дома были очень довольны.
- В племенах за маленькими детьми присматривают собаки. Удачей считается, если недавно родившегося ребёнка подложить к щенкам в логово суки. Считается, что так собака передаст человеческому детёнышу свою животную суть, и что такие дети будут хорошими охотниками. А ещё умеют разговаривать с животными, - рассказал однажды дядя. Он усмехнулся, глядя на удивление Марка, - Напоминает легенду о Ромуле и Рэме. Не так ли, Марк?
Очередной удар ветра заставил вздрогнуть не только Марка, но и Эску. Их глаза встретились, но оба сразу отвели взгляд. Дядя всё также молча обдумывал свой ход, примериваясь, то к одной шашке, то к другой. Жуткие завывания ветра и сквозняк невольно влекли взгляд Марка к источнику тепла. В жаровне уютно потрескивали веточки вишни, теплом вело от оранжевых, чуть поддёрнутых чернотой угольков. Неуютное место – эта Британия. А ведь где-то там, в центре империи сейчас нет такой жуткой погоды. И где-то на Этрусских холмах, где растут старые оливы, люди празднуют завершение посевов. В семье своей тётки, где жил Марк, сельский праздник Сементив не пользовался почётом, но по обычаям все комнаты украшались лентами, алтарь и домашние лары цветами, рабы целыми днями готовили яства дабы удивить именитых гостей. В Риме удачей для Марка было тайком выбраться из богатой виллы, чтобы побродить в пёстрой толпе. Печёные яблоки и пироги, театральные представления и уличные музыканты – вот, что манило мальчишку сбежавшего из под присмотра рабов. В богатой вилле Марк отчаянно скучал по старому имению, умершей матери и вольнице в Этрусских холмах.
С резким щелчком старший Аквила переставил шашку, привлекая внимания Марка.
- Ну вот. Теперь твой ход, Марк, – улыбнулся дядя. – Доиграем эту игру и на покой. Сегодня был длинный день.
Рука Марка замерла над доской. Варианты ходов уже Марк уже продумал, оставалось решить, какой из них сделать.
Пожалуйста, поддержите нас!
Проголосовать можно здесь:
fk-voting.diary.ru/p179269847.htm
@темы: Орел Девятого легиона, Друзья, Кино, Ченнинг Татум